Оказывается, в кухне возле Карчмарековых чулок он в сочельник повесил только свои носки. Мы входим к Весеку в квартиру.
— Мать думала, от отца хоть письмо придет к рождеству.
— Ну и что?
— Могло б прийти через Красный Крест, но не пришло.
На столе белеют тарелки, на тарелках — остатки рождественского ужина. Зажигаем свет. От света в комнате сгущается темнота за окном. Мы занавешиваем окно. Убираем тарелки, крошки. Белые кости, обглоданный рыбий скелет. Громоздим горы из книг. В расщелинах между ними — окопы.
Расставляем солдатиков. Тщательно прицеливаемся.
— Убит, убит! Не жухай! — кричит Весеку старший Карчмарек.
Тротиловая погода
— Интересно, какая будет погода.
— С чего ей быть плохой.
— Старые люди… — начал Гжибовский и замолчал.
— В январе самолеты низко летали, видать, весна будет дружная.
— А танк в оттепель — не к добру…
— Ничего, вешний лед недолог.
Карчмарек-отец поднял стакан:
— Ну… чтоб весна пришла.
Горела керосиновая лампа — электростанцию отбили, но она еще не работала. У Карчмареков собрался народ, сидели, разговаривали. Конфорки на чугунной печке раскалились докрасна. Было тепло.
Новачек рассказал про одного — неученый был, а толковый, золотые руки, для людей старался, почти четыреста мин разрядил, но до круглой цифры не дошел.
— Старые люди говорят, — вставил Гжибовский, — «с концом января фронт уходит за моря».
Мы с Весеком и братьями Карчмареками сидели в углу возле табуретки. Вытряхивали порох на листок из тетради. С листка ссыпали в маленькие рыльца пушек.
У Карчмареков была коллекция разных порохов. Желтый, артиллерийский, похожий на солому, такие макаронинки с семью дырочками; прозрачные черные квадратики и кружочки. Эти — от винтовочных гильз. Были даже редкостные виды меленького зеленоватого пороха из патронов от английских автоматов.
Мы затолкали по комочку бумаги в дула двух пушечек из гильз. Весек вытащил спички. Поджег. Фукнуло, посыпались недогоревшие крупинки. Оловянным солдатикам закоптило мундиры, а один конник перевернулся.
Весеку снова досталось от матери за то, что разбирал снаряды. Он еще не забыл обиды.
— Когда родители умные, они хоть винтовочными разрешают играть. А если нет — конечно, возьмешься за снаряды.
Карчмарек-отец и его гости сидели за столом, потягивали самогон и запивали ячменным кофе.
— Ну, с того броневика, что стоял под лесом, лавочник уже открутил колеса. Мужикам для телег продал.
— А если б так и пушку открутить?
— Э, какой от нее толк? На дышло не пойдет, тяжела.
Тем временем сестра Карчмареков, сосунок еще, начала кряхтеть.
— Ммм… мм…
Мать взяла ее под мышечки, перевернула, распеленала и посадила голой попкой на каску с двумя молниями SS.
— Старые люди говорят, — отозвался Гжибовский, — и войне приходит конец.
Весек вздохнул:
— А меня мать мало что солдатским ремнем лупит, вчера так обозлилась — не посмотрела, каким концом бьет. Снаряды-то снаряды, но от этой пряжки…
Задрал рубашку, показал — и правда, от пряжки «Gott mit uns»[3] остались синяки.
Лампочка под потолком висела таинственная и темная. В ней отражались красноватые отблески от печки и желтые — от керосиновой лампы. Пламя почему-то вытянулось и стало коптить. Карчмарек подкрутил латунный винт.
— Ну, еще по одной. Чтоб не поздней апреля. Я бы съездил в Берлин или в Гамбург, чего-нибудь привез.
Опрокинули. В горле у Гжибовского забулькало. Он перемогся, проглотил. Задумался. Новачек заговорил:
— Знать бы, что дальше. Все порушилось. Одни говорят, так и будет, другие — будет иначе. Было б хоть радио, послушали бы.
— По радио вроде говорили, утрясется.
— Или хотя б газеты.
— Один, я слыхал, купил где-то газету. Но только соседям дает.
— Всяк к себе гребет.
— Лишь бы погода установилась. Будет вёдро, скорей все закончится.
— Теперь-то уж так и так закончится.
— А все же, если погода, быстрее.
Новачек закусил хлебом с солью:
— До чего ж глупые есть люди. Я слыхал, один нашел фаустпатрон. И знает, что можно стрелять, да не знает как. Взял точно винтовку, упер ствол в плечо и выпалил.
Мужчины рассмеялись, а женщины зашептали:
— Царствие ему небесное…
— Старые люди, я так считаю, много знают и понимают… — Гжибовский опять задумался и, помолчав, добавил: — А может, и нет.
Мы во второй раз зарядили пушечки. Мать Карчмареков посмотрела на нас сердито: