Рядом с дипкурьерами находился артиллерийский пост подачи снарядов. Там орудовала дюжина моряков. Каждый чётко знал своё место и обязанности. Никто из них уже в течение четырёх суток не ходил ни в камбуз, ни в свою каюту. Еду — сандвичи — доставляли сюда, к боевым постам.
Моряки без передышки грузили тяжёлые снаряды в лифты. Рубахи мокрые от пота. Пришёл помкэпа. Левая рука на перевязи.
— Скажите, пожалуйста, мистер Джонсон, что происходит? С кем бой? — спросил Георгий.
— Война!
— А точнее?
— Война.
Ясно: Джонсон ничего больше не скажет.
— Вы ранены?
— Пустяк. Ударился о переборку при сильной качке. Джентльмены, не голодны ли вы, может быть, вам добавить сандвичей? — спросил Джонсон. — Значит, не надо? Ну, будьте здоровы. Меня ждут дела.
На короткое время стрельба утихла. Затем снова загремели залпы главного калибра. В одну из пауз — орудия молчали — донеслось несколько сильных взрывов.
Друзья переглянулись.
— Либо фашистские торпеды, либо английские глубинные бомбы, — попробовал угадать Георгий.
Миновали первые послеисландские сутки. Первые сутки, показавшиеся вечностью.
В эту ночь совсем не спали. Утром Роберт принёс сандвичи и кофе. Он был мрачным, неразговорчивым. Щёки и подбородок чернила жёсткая щетина.
Георгий подошёл к зеркалу. Осунувшееся, небритое лицо. В раздумье постоял несколько минут. Театральным тоном произнёс:
— Брить или не брить? Вот в чём вопрос!
Энергично начал намыливать щеку.
Николай улыбнулся.
— Ты решил мучительную проблему гораздо быстрей, чем принц датский. А я всё ещё колеблюсь, как он.
Георгий взял бритву.
Приступ тошноты. Лёг на диван. Отдышался. «Нет, чёрт возьми, не сдамся».
Встал. Провёл несколько раз бритвой, опять тошнота. Проклятье! Плеснул в лицо холодной воды, горячей. В третий раз вынужденный перерыв. В чём же дело? А, вот: оттого, что видел себя в зеркале качающимся, тошнота схватывала сильней, чем обычно. Снова на диван.
Кожа дивана холодит сквозь тонкую нижнюю рубашку, постепенно становится легче.
— Коля! Я сейчас сделал открытие: от морской болезни можно спасаться на диване, только без пиджака, в одной рубашке или даже вовсе без неё: чтоб холодок пробрал.
На бритьё потратил целый час.
— Ну а ты, Николай?
Тот провёл рукой по подбородку.
— Чисто. Как на приём к английской королеве.
— На приём так на приём.
… Истекали вторые сутки. Ужин не принесли.
Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай. Георгий выглянул в коридор. Удачно — навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Шотландец поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.
… Крейсер уже девять суток разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то повисает на их гребнях.
— Как ты думаешь, Николай, далеко ли будут преследовать наш караван фашисты?
— Увидим. Я не сторонник прогнозов. Особенно в таких рейсах.
И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.
Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось громкое «Нордкап». Дипкурьеры насторожились: «Нордкап» — норвежский мыс. Но что сейчас означает это слово? Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?
В памяти всплыла карта Норвегии. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. А мысов столько на тесаке!
Нордкап где-то вверху. Ещё выше от него, в стороне, на северо-запад, — остров Медвежий. Опасный остров. Ведь на Медвежьем фашистская военная база.
В сентябре 1942 года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. Был там теплоход «Сталинград». И находились на нём два дипкурьера — Иван Хромов и Николай Шмаков. Они погибли. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро поглотила морская пучина. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Возможно, уцелели бы и дипкурьеры, будь они «порожняком», налегке. Но у них много диппочты. Если случится катастрофа — прежде всего уничтожить диппочту, чтобы она не досталась даже морю. Иван Хромов и Николай Шмаков так и поступили. Ценою своей жизни.
И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.
— Далеко до Медвежьего? — спрашивает Зайцев.
— Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.
Встали. Помолчали. Потом Зайцев сказал:
— Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мёртвым солдат, поднимается дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?