Мои родители возвращались. Я слышал, как внизу хлопает дверь, слышал их нестройные шаги по коридору и знал, что она идет впереди, он следом за ней. Они входили в темную комнату и тихо спрашивали, сплю ли я.
— Сплю, — отвечал я, — где вы были?
— Гуляли, — говорили они.
Буфет — сначала мечта, а затем идефикс овладела матерью и помрачила ее рассудок, отодвинув на задний план даже грезы о вундеркинде. Заставила забыть концертный зал, свет и ложи, овации, поклоны, цветы. Теперь семейство Медаровых могло быть посрамлено только с помощью буфета. Слух о буфете непременно дойдет и до ее родных краев. Повсюду узнают, что у нее есть сказочная вещь, которой нет ни у кого. Прекраснее волшебной лампы Аладдина и сокровищ халифов, величественнее Трои и Микен, дороже золотого руна. Любопытство обязательно заставит ее упрямых родителей сесть в поезд и приехать в Софию, чтобы воочию убедиться... и уж тогда...
Видя, что жена сходит с ума, отец мой тоже обезумел. То немногое свободное время, которое у него было, он начал проводить в мебельных магазинах. Часто он брал с собой и меня. Мы застывали позади какого-нибудь буфета, отец впивался в него глазами, словно гипнотизируя, словно силой своего взгляда желая проникнуть в тайну его создания, вступить в телепатическую связь с проклятым этим буфетом. Он обходил его со всех сторон, измерял на глазок и ладонью, потом стал носить с собой складной метр и блокнотик, в который записывал размеры. Это не нравилось продавцам, и они глядели на нас с неприязнью, но помалкивали, потому что мой отец с его мраморным лбом и безумными горящими глазами внушал страх.
Постепенно он стал специалистом по психологии буфетов. Он бродил среди них, небрежно постукивая по ним костяшками пальцев, прикладывал ухо к доскам, прислушивался к звуку и, прикрывая веки, шептал: неплохой, неплохой, но все же не очень прочный... а этот чересчур грубый... Гм! этот никуда не годится... смотри, а этот подходящий...
Однажды, когда мы сидели в комнате с матерью (она шила, а я читал книгу), входная дверь хлопнула как-то по-особому, резко и решительно. Вскоре торжественные шаги раздались в коридоре. Мы устремили взгляд на дверь — словно оба ожидали, что произойдет нечто волнующее, необыкновенное. Дверь отворилась. В ее проеме появился отец — с белым лицом, взлохмаченными волосами и пламенным, как у святого Георгия, взором. Низким густым голосом он произнес:
— Он будет у тебя!
Мать моя медленно встала и от смущения провела ладонями по вискам. Вопросительно взглянула на меня, но я тоже недоумевал.
— Что? — спросила она.
— Твой буфет.
— Какой буфет?
— Не прикидывайся, что не знаешь, о чем я говорю. Прекрасно знаешь. — Он закрыл дверь, прислонился к ней и проговорил тоном, не терпящим возражений: — Он у тебя будет.
— Откуда? — Мать повернулась и снова села. — Может, ты занял денег?
— Нет.
— Уж не продал ли ты своему брату свою часть участка?
— Нет.
— Неужели... неужели ты играл в карты?
— В карты? — Он смерил ее уничтожающим взглядом.
— Откуда же?
— Я его сделаю. — Он вытянул вперед руки ладонями кверху. — Вот этими руками!
— Ты? — Своим голосом она могла бы разрушить пятиэтажный дом.
— Да, я! — Его голос мог бы разрушить десятиэтажный дом. — Я, я! Если голодранцы дают слово, то они его держат! Я вам докажу, — он обвел широкий полукруг рукой, — что вы ничего не стоите со всеми вашими поместьями, лошадьми, курами, кабриолетами и слугами, Австрией и зубными врачами!
— У нас все национализировали! — закричала мать. — Прошу тебя считаться с этим фактом!
— С сегодняшнего дня факты будут считаться со мной, а не я с фактами! Ясно?
— Что это у вас случилось? — Цанка открыла дверь и просунула любопытную свою физиономию. — Чего вы так разорались? Подрались, что ли?
— Он желает делать буфет, — сказала моя мать совершенно убитым голосом.