Офелия возвращается ко мне с выражением страдания на лице.
— Тебя?
Я криво ухмыляюсь.
— Меня.
Некоторое время она грустно смотрит на меня. На ее лице мерцает множество вопросов. У меня тоже есть много собственных. Но никто из нас, кажется, не в состоянии их поставить.
— Мне жаль, Лэнстон. Ты кажешься человеком, который еще так много мог бы дать. – Она начинает идти обратно в тень моста, и мои ноги инстинктивно идут за ней.
— Ты тоже, я надеялся...
— Остановись, – обрывает она меня, продолжая идти уверенно, но мои шаги замедляются. — Я не занимаюсь загробной жизнью с другими. Было приятно познакомиться с тобой, но на этом наше знакомство заканчивается.
Это, пожалуй, одна из ее стенок. Я удивлен, что вообще зашел так далеко.
— Разве тебе не одиноко? – кричу я ей вслед, засовывая руки в карманы куртки, чтобы держать себя в руках.
Она уверенно шагает вперед, сжимая маленькие ручки в бока, и я не могу не улыбнуться, глядя на ее решительность.
— Разрывающее сердце одиноко, – признается она с болезненным полусмехом. – Но так я никогда не страдаю.
В ее словах есть грустная правда. Лучше выбрать одиночество, чем открыться другим.
Я знаю эту боль.
Я собираюсь сказать, что это трагический способ существования, но в следующее мгновение все огни вокруг нас гаснут, и в воздухе появляется холод. Непроглядная тьма поглощает все, кроме меня и Офелии. Ужас разливается по моим венам.
Что это такое? Холодно и темно. В первый раз с тех пор, как я попал в царство призраков, мне страшно.
Слепо смотрю в пучину, прежде чем чья-то рука обхватывает мое запястье и упорно тянет меня за собой. Мои глаза опускаются вниз и встречаются с глазами Офелии. Она выглядит испуганной, когда говорит тихим, завораживающим голосом:
— Не оглядывайся, что бы ты ни услышал.
Песок под моими ногами почти вибрирует, тьма сгущается, и ужас толкает меня вперед.
— Что происходит?
Я тяжело дышу, пока она ведет нас вперед. Не думаю, что она видит лучше меня, но уверенно держится на ногах. Делала ли она это раньше? Она не отвечает; все, что я вижу, – это ее прекрасные фиолетовые волосы, качающиеся позади нее.
За моей спиной раздается шепот, и по спине пробегают мурашки от холода, остающегося после каждого тихого слова.
Что они говорят? Я не могу разобрать. Моя голова инстинктивно начинает поворачиваться, пытаясь найти источник жуткого шепота.
— Не надо, – резко говорит Офелия, и у меня перехватывает дыхание.
— Что это?
Она выжидает, а потом говорит:
— Я не знаю, но они шепчут ужасные вещи. Призраки, окутываемые их покровом, засыпают надолго, и когда просыпаются, они уже не такие, как раньше.
Я открываю рот, но она снова перебивает меня.
— Просто поверь мне, ты не хочешь знать.
Офелия резко поворачивает налево и тащит меня за собой. Мы быстро проходим сквозь дверную раму, и в ту минуту, когда моя голова оказывается под ней, вокруг нас образуется комната. Хлопает дверью в приближающейся тьме.
Жуткий шепот раздается из-за дерева, заставляя дверь скрипеть и стонать. У меня по спине пробегает дрожь. Это были только шаги позади нас. В любой момент они могли ухватить нас. Звуки прекращаются, и холод, пронизывающий воздух, выветривается, словно это был только ночной воздух. Офелия делает несколько глубоких вдохов, прежде чем возвращает замок и вздыхает, прижимаясь лбом к черной двери.
Моя первая мысль переспросить ее еще раз, что это было, но то, как дрожат ее плечи, останавливает меня. Поэтому вместо этого, всматриваюсь в пространство.
— Где мы?
Я смотрю вверх и осматриваю место, куда она нас привела. Здесь тускло, но сквозь заколоченные досками окна проникает достаточно света, чтобы увидеть большую часть комнаты. Потолки высокие, а пространство заполнено только столами и растениями.
Десятки и сотни вьющихся лиственных растений.
Когда мои глаза привыкают, становится ясно, что это не дом и не квартира, а старый оперный театр. Большой зал, стены черные, как в готическом храме. Сидения давно вынесли и заменили старинными столами и лавками. Разбитые горшки и забытые вещи наполняют это место, и оно по-своему неотразимо.
Единственное, что здесь наполнено жизнью – это растения, зеленые и мягкие, которые заставляют меня думать об оранжерее в «Харлоу», которая должна была быть такой же заполненной, как это место.
— Это заброшенный оперный театр, – говорит Офелия тихим тоном, робко. Неужели она думает, что я буду ее осуждать?