Это меня огорчает – тайны, которые мы храним, чтобы защитить наши сердца. Даже от тех, кого мы любим больше всего.
— Просто какие-нибудь глупые каракули, – говорю я как можно безразличнее, надеясь, что она не спросит о них.
Офелия смотрит через мою руку и наблюдает, как я кладу их в ящик тумбочки.
— Что ты рисуешь, Лэнстон? — Ее голос лишен осуждения и содержит только теплое любопытство. Думаю, это мне в ней больше нравится. Она резка, но так добра к вещам, которые кажутся наиболее чувствительными для других.
Она будто понимает изнурительные взгляды мира.
Мне никогда не разрешали рисовать дома. Никогда не позволяли заниматься чем-нибудь художественным или глупым. Будь гребаным мужчиной. Сказал бы отец мой. Ты будешь бездомным и бедным, если будешь следовать за такими бессмысленными мечтами. Мои мечты были об искусстве и красоте, о болезнях и потерянных душах. Он никогда не мог понять, почему мне хочется рисовать на страницах таких печальных созданий, почему я хочу показать миру то, что живет в моих венах. Позволь своим мечтам умереть. Несомненно, если ты этого не поделаешь, ты будешь несчастен.
Я хотел вылить черные чернила из моего сердца на страницы и дать другим почувствовать все это. Разрешить им почувствовать то, что чувствовал я. Пережить то, что они, возможно, тоже когда-нибудь распознали в себе. А теперь слишком поздно. Я потерял то небольшое время, которое было на земле, не делая ничего, кроме того, что позволил болезни моего разума унести меня в глубину. Во тьму.
К Лиаму. К Уинн.
Слеза катится по моей щеке, и это отрывает меня от моих мыслей. Я быстро смахиваю ее рукавом, чувствуя облегчение оттого, что Офелия этого не видит.
— О, тебе лучше не знать. Я рисую темные вещи, приходящие ко мне в моменты усталости. Знаешь...просто, чтобы их выплеснуть.
Я закрываю ящик и возвращаюсь к нему, улыбаясь веселой, непринужденной улыбкой, которую у меня всегда есть, независимо от того, что происходит в моей голове. Офелия внимательно наблюдает за мной, кажется, обдумывая свои слова, когда садится на кровать.
— Я бы хотела увидеть их когда-нибудь. Уверена, что ты очень талантлив. Ты удивишься, как сильно я обожаю мрачное, готическое искусство. – Офелия откидывается на простыни и раскидывает руки, вздыхая. — Я уже много лет не спала в постели.
Я наклоняю голову, но вспоминаю, что в ее старом оперном театре есть только диваны. Призракам не нужны кровати, но, думаю, старые чувства о них вызывают ностальгию и успокаивают.
— Я действительно не талантлив... но, может, когда-нибудь покажу тебе, если ты пообещаешь не выбрасывать меня в канаву.
Она издает короткий смешок и выпрямляется. Ее светло-лиловые волосы распущены естественными кудрями. Цвет так подходит к ее черному платью, подчеркивая оливковый оттенок ее кожи и делая совершенно сияющей. Офелия, я хочу повторять ее имя снова и снова, пока оно мне не надоест.
Офелия. Ты удивительное создание.
Я хочу знать каждую тайну в ее голове. Каждое мнение, заставляющее ее дрожать.
Офелия кивает.
— Я могу это сделать. При условии, что сегодня вечером ты больше не будешь надо мной нависать.
Я смеюсь и двигаюсь к двери.
— Договорились. Пойдем, я хочу тебе кое-что показать.
Глава 10
Офелия
В лесу, окружающем «Святилище Харлоу» свежий воздух.
Монтана – ужасно холодное место, бесплодное большую часть года спустя короткие сезоны.
Сейчас весна и утром трава почти всегда покрыта инеем.
Но сейчас тепло.
Солнце просматривается между серыми облаками, луч света падает на окутанные туманом сосны. Лэнстон ведет меня через поле, окружающее имение. Здесь проложена причудливая каменная дорожка, между серыми глыбами растет изумрудно-зеленый мох.