— Такие вещи, как танцы и твоя неуправляемая коллекция растений? – Я дразню ее, и она дергается на своем сиденье, стараясь устроиться поудобнее.
— Да, а теперь, очевидно, и ты.
Я смотрю на нее с едва заметным изумлением.
— Я тебе нравлюсь?
Большинство людей довольно быстро раздражаются моей мрачностью. Я предпочитаю одиночество, как и Офелия, и все же, кажется, мы разделяем эту маленькую святыню — желание купаться в компании друг друга. Она сонно кивает. Ее плечевая кость упирается в мою руку, но я не говорю ни слова; ее тепло поглощает меня.
— Я не хочу, чтобы люди видели меня, но мне нравится, что ты видишь. Ты тоже хорош, поэтому это помогает.
Я хихикаю, мои глаза становятся тяжелее с каждым дыханием.
— Ты думаешь, я хороший?
Она не отвечает, но на ее плеере начинает играть следующая песня «Jealous» группы Labrinth. Я улыбаюсь, как безнадежный романтик, откидываясь на спинку неудобного сиденья поезда и кладу голову на ее плечо.
Это очень похоже на историю любви. Возможно, на этот раз она может стать моей.
Глава 21
Офелия
Самое большое открытие в истории призраков – это кофейня в передней части этого поезда. Я проскальзываю позади работников, упорно обслуживающих ранних птичек, жаждущих кофеина. Хихикаю над их нахмуренными бровями и преданностью своей работе. Мне становится немного грустно от того, что они не видят меня, когда я прокрадываюсь мимо них и знакомлюсь с эспрессо-машинами. Мои годы, проведенные в колледже в качестве баристки приносят свои плоды, и, к счастью, нет ничего особенного в новых технологиях, когда дело доходит до приготовления хорошего эспрессо. Я делаю себе латте с белым шоколадом и карамелью и американо для Лэнстона. Между зубами – два черничных кекса в пакетиках.
Я иду через купе поезда, пока не дохожу до нашего, что уютно устроилось в конце. Все, кто ехал в этом вагоне, уже вышли, так что остались только мы. Когда останавливаюсь в нескольких футах от него, мое сердце сжимается. Голова Лэнстона склонена набок, в уголках губ застыло спокойствие. Высокие скулы придают его лицу резкость и холодность, но я знаю, какая у него нежная кожа, какое гостеприимное и привлекательное сердце.
Он шевелится, когда я сажусь против него. Ставлю лате между бедрами и протягиваю ему чашку, которую приготовила для него. Он несколько раз моргает, чтобы отогнать сон, и с милой улыбкой пьет напиток.
— Ты его отравила? – шутит он, когда я бросаю ему его кекс. Даже не пытается поймать его, и тот падает ему на колени. Лэнстон лишь слегка закрывает глаза, когда делает глоток американо. Удовольствие слетает с его губ при следующем вдохе.
— Наверное, стоило, — говорю я раздражительно, делая глоток лате, не оглядываясь на него.
Лэнстон заставляет меня чувствовать многие вещи, от которых я зарекалась. Любовь всегда приносила мне только боль. Я думаю о нем, моем последнем любовнике, моей неудач. Я содрогаюсь от мысли о нем. В последние часы жизни он приносил мне только страдание. Хотел он этого или нет, но это была моя правда. Иногда мне кажется, что именно память о нем притягивает ко мне тьму. Она ощущает запах страданий. По крайней мере, мы двигаемся. Те, что шепчут еще некоторое время не смогут нас догнать с таким темпом. Надеюсь.
Деревья и яркие зеленые луга простираются, сколько достигает глаз. Дождь не утихает с тех пор, как мы въехали в Орегон. Мне нравится, как дождевые капли отражаются на стекле, пузырятся и прилипают друг к другу, пока в конце концов не падают. Лэнстон читает книгу, которую прихватил в книжном магазине на железнодорожном вокзале в Портленде. Его волосы падают на лоб, а взгляд пробегает по страницам. Я наблюдаю, как его прекрасные карие глаза внимательно изучают слова, впитывая каждое из них в свое воображение. Мне часто интересно, что он думает, если я задерживаюсь в его мыслях так же, как он у моих. Это любовный роман.
Теперь, когда я вспоминаю об этом, в его комнате было много стопок романтических книг, неорганизованных и небрежно составленных. Мужчины. Как они могут сделать беспорядочную комнату эстетически привлекательной? Не так, как грязные комнаты с бельем на полу, а те, в которых занавешены шторы, а их произведения искусства просачиваются со страниц в их жизнь. На столе были разбросаны вырванные страницы понравившихся ему рисунков и пятна от кофе по краям его старейших романов.