— Ты должна смотреть. Я хочу, чтобы ты увидела, как ты теряешь себя.
Слова приходят ко мне сами собой, я ужасаюсь и в то же время интересуюсь, откуда берутся эти непристойные мысли. Все, что я знаю, это то, что эта женщина доводит меня до безумия. Прижимаюсь губами к ее плечу и наблюдаю, как мои толчки приводят ее к гибели. Ее оргазм достигает своего пика, когда я в последний раз выгибаю бедра, наши тела дрожат вместе, мы достигаем кульминации. Она вздрагивает и млеет в моих объятиях, пока мой член пульсирует внутри нее с моим высвобождением.
Обессиленный, я снова падаю на простыни, крепко сжимая ее в своих объятиях и покрывая поцелуями ее щеку.
— Ты мне очень нравишься, Лэнстон, – шепчет она так, будто это запрещено говорить. Я улыбаюсь и откидываю ее волосы с лица.
— Ты мне тоже очень нравишься, Офелия. – Гораздо больше, чем просто нравишься, хочу сказать я, но не буду давить на нее.
В тусклом свете спальни на яхте она выглядит мрачной. Шторы задернуты, и кажется, что уже наступила ночь. Может быть, так оно и есть; я потерял счет времени. Она делает это со мной. Крадет такие меняющиеся вещи, как время.
Мы поворачиваемся на бок, лицом друг к другу, я любуюсь ее каро-зелеными в крапинку глазами. Она молча наблюдает за мной, а я за ней. Моя душа чувствует себя обнаженной под ее взором.
— О чем ты думаешь? – шепчу я. Слова зависают между нами и оседают на простынях. Она изучает меня еще несколько секунд, а потом медленно моргает.
Офелия садится и преклоняется надо мной. Ее теплая талия касается моей, когда она достает из тумбочки лист кремового цвета. Конверт плотно перевязан веревкой, к нему привязана одинокая засушенная красная роза, шипы которой торчат между нитями. У меня в груди становится тяжело, и я задумываюсь, прежде чем что-то сказать. Она приседает, обнаженная передо мной, как морская богиня. Ее длинные волосы прикрывают грудь, она смотрит на лист, болезненно насупившись.
— Я почитаю его на улице, – тихо говорю я. Офелия поднимает на меня глаза, более уставшая, чем я когда-либо видел. Темнота собирается под ее глазами, и я хотел бы унести у нее всех этих демонов. Возможно, однажды я смогу это сделать.
Она кивает с легкой улыбкой и протягивает письмо – доверяя мне ознакомиться с теми частями, которые она никому не показывает.
Я жду, пока она уснет. Уютно устроившись на кровати, уставшая от наших проделок.
Когда выхожу на солнечную террасу, начинается ливень. Тьма облаков омрачает небо, разъяряя море и поднимая большие волны. Если бы я уже не был призраком, испугался бы. Океан меня всегда пугал. Он поглотит кого-либо целиком, и его больше никогда не увидят и не найдут.
Сажусь на краешек шезлонга, который едва доходит до края навеса, защищающего от дождя. Вода стекает по моим голеням, холодные капли обжигают меня в этот момент, пока небо плачет.
Минуты проходят, а я склоняю голову, тупо глядя на засохшую розу. Офелия. Есть ли у меня силы прочесть что-то из твоего сердца? Я дал ей только смешную картинку, которую нарисовал, одну из болей, которые пережил в своей раненой душе. Но она написала вещи, откровенные, черно-белые. Истинны для нее. Могу я их прочесть? Можно ли мне это сделать?
Я выгибаю спину, упираюсь локтями в колени. Поднимаю голову и смотрю на шторм. Солнце иногда просматривает, разрывая темноту и проливая несколько золотых лучей на серое море.
Я могу читать письмо с любовью – с пониманием, которое, возможно, имею только для нее.
Развязываю веревку и кладу ее рядом с собой. Роза остается между моими пальцами, пока я осторожно разворачиваю письмо.
Лэнстон,
Ты вдохновил меня, поэтому я рассказываю тебе историю свою историю. В ней ты прочтешь много печальных вещей, но я надеюсь, что, возможно, ты найдешь ответы на вопросы, мерцающие в твоих глазах, когда ты смотришь на меня.
Я уже давно знала, что никому не нужна. Это был не один мимолетный взгляд, а многое. Должен ли пятилетний ребенок знать, что такое ремень? Я это знала хорошо. Ты быстро учишься прятаться, умолять, а больше всего отгораживаться от мира.
Было бы несправедливо сказать, что я хороший человек, потому что это не так не совсем. Я знаю, что я холодная и отстраненная. Это предохранитель, удерживающий мой разум в его хрупком состоянии.
Помнишь, я говорила, что меня убили?
Это не очень приятно – колючки острые, и они могут проколоть тебя насквозь.
Это начало конца – история о том, как я умерла.
Ты хочешь это услышать?