— Готов? – спрашиваю я, немного откидывая голову, потому что усталость застилает глаза.
Он кивает и протягивает мне руку.
Мы находим пустую комнату в общежитии в университетском городке Тринити. Кровать не застелена, шкаф пуст. Лэнстон накидывает пальто на кровать и ложится, подняв голову, ожидая, что я пойду за ним.
Я задерживаюсь в дверях, потирая большим пальцем страницы, которые написала, чтобы он прочел их сегодня вечером. Мы не говорили о первом письме. И о его рисунке. Но я хочу посмотреть, как он читает его сегодня вечером. У меня тоже есть вопрос о его картине, о стоящей за ней боли. Истории, от которой перехватило дыхание. Лэнстон хмурит брови и садится. Обе подтяжки сняты с его плеч, и в этом беспорядке он выглядит беззаботным. Тусклый свет освещает его полные губы.
— Что произошло? – спрашивает он.
Письмо становится тяжелым в моей руке, когда я вытаскиваю его из кармана. Глаза Лэнстона опускаются на страницы, и на заспанном лице появляется улыбка.
— Я хочу посмотреть, как ты его читаешь.
Лэнстон ничего не отвечает. Вместо этого тянется через край кровати к своей сумке. Вырванная страница уже сложена, он быстро находит ее, одаряя меня невинной улыбкой.
— Кажется, у нас были одинаковые мысли.
Глава 28
Лэнстон
Офелия садится рядом со мной. Наши ноги касаются и обмениваются теплом.
— Ты первая, – нервно говорю я и протягиваю ей вырванную страницу.
Одна из вещей, которую я больше люблю в искусстве, – это то, что оно очень открыто для интерпретации. Мне не нужно объяснять всю стоящую за ним тьму. Люди чувствуют или видят то, что хотят – то, что им нужно видеть. Она осторожно забирает у меня свернутую страницу и всматривается в нее так, будто в ней хранятся тайны мироздания. Длинные ресницы прикрывают глаза.
Я терпеливо наблюдаю, как она разворачивает ее, жадно всматриваясь в угольные пятна и штриховку. Лицо невозмутимое и нечитаемое. Мои ноги становятся беспокойными, ожидая, что она что-то скажет, во что бы то ни стало.
Я изобразил эту картину с места гнева. Он годами сидел в моих легких, тяжелый и удушающий.
Мальчик сидит, свернувшись калачиком, обхватив руками колени. Его глаза – в центре внимания, в них – страх и непонимание того, почему его так жестоко избивают. Кожа вокруг скул в синяках, потемнела и сильно заштрихована. Высокая темная фигура нависает над мальчиком – похититель моей души.
Офелия смотрит гораздо дольше, чем я думал. Тянется к лицу мальчика и нежно проводит пальцем по бумаге, будто хочет его успокоить. Затем ее глаза поднимаются к моим, растерянным.
— Он всего лишь мальчик. – Утверждение, а не вопрос. Ее голос слабеет от боли.
Я киваю, кусая внутреннюю часть щеки, чтобы унять нежелательные слезы. Ее лицо угрюмое. Мрачные мысли проявляются у боли в ее взгляде и в том, как она сжимает пальцы. Офелия снова опускает взгляд и проводит пальцем по странице.
— Хотела бы я сказать ему, что, что бы он ни сделал, не заслуживает такого. Хотела бы, чтобы он это знал.
Что-то старое и обиженное в сердце дает трещину, когда я слышу, как она это говорит. Как мне хотелось, чтобы кто-то другой увидел меня, грустного мальчика, нелюбимого ребенка. Посмотрел и увидел страдание в моем взгляде. Сказал: «Я тебе помогу». Но этого не произо. Никто не хотел меня видеть, пока не появились Лиам и Уинн.
Сколько раз я звал мать: «Пожалуйста, помоги мне. Почему это допускаешь?» И просил отца: «Пожалуйста, остановись. Мне жаль, что я существую».
Это больно.
Это разъедает мой мозг изнутри, как болезнь.
Офелия тянется ко мне, хватает за плечи и прижимает к себе жадно, отчаянно. Ее объятия высвобождают слезы, которые я так долго прятал. Тепло рук проникает в мою измученную душу и обретает место, где мне все еще так холодно.
— Можешь рассказать мне больше о мальчике? Я хотела бы услышать его голос, даже если он уже взрослый человек. Иногда нам просто нужно отпустить сломанные части нас самих. Освободить их и позволить им быть свободными, – шепчет она у моего уха, мягкие губы касаются моей кожи.
Я медленно обнимаю ее, сжимая кулаками рубашку на спине и притягивая поближе. Мои слезы капают на ее плечо, и она позволяет им течь. Офелия напевает песню, которую я узнаю, когда она медленными, ласковыми движениями гладит меня по затылку. Это песня «Death Bed» группы Powfu. Позволяю своей голове припасть к ней, а она крепче сжимает меня другой рукой, прижимая нежный поцелуй к моей шее. Легче признаться в чем-то, когда ты не смотришь в глаза человеку, который тебе очень дорог. Я не хочу, чтобы она смотрела на меня по-другому, но я не хочу больше прятаться от своих демонов. Я делал это довольно долго.