— Обычно его раздражал мой юмор. – Я начинаю, Офелия умолкает; ее рука на мгновение мягко ложится на мою шею, прежде чем восстанавливает томные поглаживания. — Но потом, когда я стал старше, стало больше вещей, с которыми не мог ничего сделать. Дело было не в неприятностях, которые я вызывал, и даже не в плохих словах, которые говорил. Он ненавидел меня. Ненавидел мои особенности. Как я любил изучать литературу и искусство. Надежда, блестящая в моих глазах, когда я мечтал о жизни лучше, чем у нее. То, как легко я улыбался, не ощущая на себе бремя мира. – Я делаю паузу, глубоко задумываясь, вспоминая ужасающие взгляды, которыми он на меня смотрел. — Думаю, это он ненавидел больше всего.
Офелия отстраняется только настолько, чтобы посмотреть мне в глаза. Ее нос касается моего, когда она заглядывает в мою душу. Я боюсь обрести там жалость, но встречаю понимание и ярость.
— Твой отец был паршивым куском дерьма. Завистливый мудак, завидовавший твоей способности быть счастливым. – Ее голос – самый злый, который я когда-либо слышал, и он заставляет мои глаза расшириться от удивления.
— Я не знал, что ты умеешь ругаться, – упрекаю я ее, но она полностью отвергает это.
— Ты заслуживаешь такой большой любви, Лэнстон. Надеюсь, ты это знаешь.
Я лгу.
— Знаю.
Офелия хмурит брови и сжимает в кулаке мою рубашку, щипая мою кожу своими эмоциями, которые видны как на ладони.
— Не лги. Ты...Ты самая прекрасная душа, которую только можно вообразить. Я вижу синяки, которые давно зажили на твоей бледной коже от насилия, затяжные мысли о смерти, которые ты носил в себе, потому что хотел, чтобы это закончилось. Ты пытался умереть. Много раз.
Я пытался умереть. Я признаюсь себе, и слезы тихо текут по моим щекам – много раз. Поднимаю глаза на ее руку, вижу, как бабочка и моль гоняются друг за другом, они скрывают под собой многое, о чем она не хочет говорить. Пока что не хочет.
— Я знаю эту безобразную боль. Он не дает нам пощады, не правда ли? Я знаю эту болезнь так же совершенно, как и тебя. Это злокачественная опухоль, которая растет под одеялом плоти, скрыта, потому что некрасива. Когда ты пытаешься говорить об этом, люди быстро умолкают. Они не хотят видеть безобразные, плохие вещи внутри нас. Болезнь, которая уносит многих из нас. Она ворует их ночью, а мы ждем. Мы ждем. – Офелия делает паузу, делает несколько глубоких вдохов, когда ее глаза тоже наполняются слезами. — Мы ждали так долго. Чтобы нас услышали. Чтобы нас выслушали. Чтобы нас поняли. Мы ждали света. К утру, которое, кажется, просто недостижимо. И все же, мы всегда достигаем этого, не правда ли? Устало покачиваясь, всегда мечтаем о наступившем дне.
Я прижимаю свою ладонь к ее щеке, когда Офелия горько плачет. Она прижимается ко мне, и я шепчу:
— Я открою тебе тайну, моя роза. – Ее глаза затуманены слезами, но она ждет моих слов. — Мы – свет.
Глаза Офелии расширяются, а затем почти закрываются, когда ее накрывает новая волна эмоций. Концы ее волос мокрые, тело кажется холоднее. Провожу пальцами по ее коже, успокаивая ее как могу.
— Вместе мы больше не являемся маленькой, незначительной свечой на фоне темных столбов мира. Мы – инферно – растущий, живой зверь, который требует, чтобы его увидели, чтобы нашли наши родственные души, – ласково говорю я.
Она изучает мои черты лица, прежде чем шепчет:
— Как фениксы – символ возрождения после трагедии. — Уголок ее губ поднимается в полной надежде улыбке.
Я отвечаю грустной улыбкой.
— Настоящий вопрос в том, сможем ли мы когда-нибудь по-настоящему летать.
Ее глаза мерцают давно утраченным пламенем.
— Надеюсь, что да.
Она передает мне свое письмо. Офелия сглатывает, между ее бровями появляется озадаченная морщинка.
— Ты уверена, что хочешь остаться, пока я читаю?
Она уверенно кивает. Я хватаю ее за руку и тяну к себе на колени. Офелия расслабляется на моей груди и вздыхает с облегчением от нашей связи. Наши пальцы переплетаются, и я обнимаю ее с любовью – так, как следует обнимать призрак, столь драгоценный, как он.
Лэнстон,
Привет, на чем мы остановились? Ах, да, в начале конца. Болезненная игра, в которую смерть любит играть до того, как мы созреем.
С чего мне начать свою историю? Догадываюсь, с чего... когда мне было пять лет, моя двоюродная сестра покончила жизнь самоубийством. Я еще не понимала всей этой серьезности, но после похорон моя семья говорила о ней ужасные вещи. Они говорили, что она была эгоистичной и попадет в ад за «совершение смертного греха». Что она будет гореть за то, что она сделала.