Это похоже на небольшой хоровой зал, который можно найти в средней школе с многоярусными рядами, которые становятся выше, чем ближе к задней части комнаты. Ковер серый, как и стены. Мне кажется, что большинство вещей здесь серые и тусклые. Кто знает, так ли это выглядит живыми людьми? Это вполне может быть красочная комната.
Елина смотрит на группу мужчин в углу, разогревающих свои голоса. Обращает внимание на меня и на мой вопрос. В ее глазах мерцают размышления и колебания, прежде чем она отвечает:
— Нет. Я ничего о ней не знаю, кроме того, что она выступает здесь каждый год.
Поппи кивает.
— Да, мы слышали от нескольких призраков в первый год, когда приехали сюда, что прекрасная женщина танцевала от всей души. Но она всегда быстро уходит, будто спешит. Так что мы так и не познакомились с ней поближе. Ходят слухи, что она не очень приветлива, поэтому мы не пытались с ней говорить.
У меня такое чувство, что она просто использует это недружелюбие как прикрытие. Я бы соврал, если бы сказал, что в моей жизни не было времени, когда я был резким, чтобы обезопасить себя. У меня была идея, что если никого не подпускаю близко, то буду в безопасности внутри своей крепости. И это долгое время срабатывало, но в то же время было невероятно одиноко и грустно.
— Мы все иногда бываем недружественными, – бездумно говорю я, ища ее глазами по комнате. Я хмурюсь. – Не думаю, что она здесь. Думаете, она уже ушла?
Джерико скрещивает руки.
— Возможно. Давайте разделимся и встретимся здесь через двадцать минут. Если не найдем ее до тех пор, мы просто продолжим наш вечер. Я познакомился с несколькими милыми девушками и с радостью познакомлю тебя с ними, Лэнстон. – Джерико улыбается ко мне и приподнимает бровь, намекая на что-то. Я морщусь, а Елина и Поппи одновременно насмехаются над ним.
— Как ты вообще стал психологом?
Елина резко поворачивает голову, но я замечаю звучащее в ее голосе обиду. Думаю, она уже давно интересуется Джерико. Но как такой дурак, как он, может об этом узнать, если она ничего не говорит? Джерико, кажется, обескураженный гневом в ее тоне, и нежно кладет свою руку на нее. Она застывает и стреляет в него предостерегающим взглядом.
Я поднимаю бровь, глядя на их взаимодействие, но решаю, что сейчас не мое дело комментировать.
— Да, давайте разойдемся. Я проверю за кулисами, – говорю я и начинаю идти в сторону громкой, далекой музыки.
Коридоры темные, утопают в длинных черных шторах, свисающих с высоты не менее тридцати футов. Черные деревянные полы ощущаются легкими, как из прессованной древесины. Думаю, большинство сцен таковы, чтобы их можно было быстро менять при необходимости для определенных пьес или декораций.
Я обшариваю заделки, заглядываю во все возможные места, о которых только могу подумать, прежде чем сдаюсь. Прошло уже гораздо больше двадцати минут, поэтому я не удивляюсь, когда другие не ждут меня в репетиционной комнате.
Черт, интересно, поехали ли они и вернулись в «Харлоу».
Торопиться нет смысла, не то чтобы у меня не было времени. Я решаю неторопливо прогуляться по речному виадуку у здания театра. Этот город довольно хорош, и если есть что-то, чем я по-настоящему наслаждаюсь, будучи мертвым, то это погружение в собственные мысли и возможность любоваться простыми вещами в мире.
Виадук – это очень высокий мост с великолепной архитектурой. Поддерживающие его колонны образованы рядом арок, что придает ему привлекательный вид. На вершинах арок установлены фонари, освещающие воду далеко внизу, в то время как старинные уличные фонари освещают мир наверху. Деревянные скамейки расставлены примерно через каждые сто футов, а вокруг них растут декоративные кусты.
Я глубоко вдыхаю и делаю вид, что я не призрак, останавливаюсь у скамейки в центре моста, окруженной кустами роз, и становлюсь на нее, чтобы добраться до высшей цементной стены. Здесь холодно и много звезд, больше не разговаривающих со мной.
Мои глаза задерживаются на мерцающих звездах, прежде чем я смотрю вниз на темную воду внизу.
Я считаю это жестокой иронией. Сколько раз я стоял на мосту, похожем на этот? Сколько раз мне хотелось умереть, лишь бы почувствовать безразличие к жестокому миру? Интересно, стоит мне сейчас прыгнуть, смогу ли я пойти дальше? Я уже мертв, так что мне ничего не угрожает.
Моя нога касается края цементного камня, и адреналин бушует во мне. Усталое сердце в моей груди колотится от смелости. Я закрываю глаза и откидываю голову назад, сомневаясь в собственном здравом уме, раздумывая, имеет ли это значение.