— Яворка! — воскликнул он, и его точно подбросило со стула.
В дверях стояла девушка, спокойная и прекрасная, а комната тем временем наполнялась необъяснимой печалью.
— Пожалуйста, входите, — сказал Петер Майцен. Он попытался улыбнуться, но не смог.
Яворка приложила палец к губам и тихо закрыла дверь. Потом подошла к нему и молча протянула руку; ладонь у нее была большая, но мягкая и теплая, а взгляд ясный, хотя в нем застыла грусть.
— Вы искали меня? — спросил он.
Девушка вытащила из большого, пришитого к юбке кармана тетрадку и карандаш, присела к столу и начала быстро-быстро писать.
— Она немая! — невольно вырвался у него громкий возглас, и дрожь пробежала по всему телу, как бывало всегда, когда ему встречался искалеченный человек.
Яворка подняла голову и грустно кивнула.
Петер Майцен, окаменев, ждал, что она напишет.
Она встала и протянула ему тетрадку.
«Мне отрезали язык, — прочел он. — Вырезали звезду. Вы увидите. Тетка Блажичева рассказала мне, что вы пишете истории. Вы приехали в самое время. Я все вам расскажу, чтоб вы написали и мою историю. Змага Горьянец».
Петер Майцен не мог, в полном смысле слова не мог поднять глаз. Он читал и перечитывал написанное и лишь спустя некоторое время поднял голову.
Девушка стояла в двух шагах от него. Выпрямившись, она обеими руками широко распахнула блузку: на белой крепкой груди и на стройной шее отчетливо виднелись шрамы в виде пятиконечной звезды.
Петер Майцен не смел шелохнуться, только сердце его громко стучало.
Яворка закрыла грудь. Взгляд ее говорил, что она ждет ответа. А он не знал, что сказать. Она подошла ближе, взяла тетрадку из его рук и быстро написала:
«Говорите! Ведь я слышу!»
— «Говорите! Ведь я слышу!» — тихо прочитал Петер Майцен. — Говорите! Ведь я слышу, — повторил он. Но слов не было. Он молчал.
Яворка не сводила с него глаз; становилось все более и более тяжко. Потом в ее больших глазах отразились разочарование, печаль, гнев и даже презрение. Она выхватила тетрадку из его рук и стремительно повернулась к двери.
— Яворка! Змага!..
Не оглянувшись, она закрыла за собой дверь.
Петер Майцен не пошел за ней, он почувствовал, какой он рядом с нею слабый и жалкий. Он подошел к окну и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Яворка появилась на аллее. Быстро, точно на невидимых крыльях, удалялась стройная черная фигура.
— Ушла!.. — вздохнул он, когда она скрылась меж черных стволов. — Ушла! — повторил он, глядя пустыми глазами на пустую аллею.
VIII
Петер Майцен не знал, как долго он глядел в ночь, какие мысли проносились в его голове и какие чувства сотрясали его сердце. А оторвавшись от окна, он понял, что не напишет здесь больше ни единого слова.
— Конец! — подавленно пробормотал он, хорошо зная это необъяснимое чувство. Он оглядел комнату: она казалась такой чужой и мрачной, что он готов был бежать отсюда сейчас же. «Самое разумное — собраться и уехать… Но почему? Почему?» — спрашивал он себя, полный отчаяния и досады, шагая из угла в угол.
В дверь снова постучали, и он замер, затаив дыхание.
«Яворка! Вернулась! Что я ей скажу?» Его охватило такое волнение, что он даже не ответил на стук.
Дверь медленно отворилась, и вошел Чернилогар.
Петер Майцен перевел дыхание, он был так зол и разочарован, что не сумел найти даже недоброго слова. Он лишь стиснул зубы: чаша терпения переполнилась, надо не мешкая собираться и уезжать. И должно быть, взгляд у него был такой свирепый, что крестьянин остановился на пороге.
— Не сердитесь… — проговорил он, заикаясь и почесывая свой костлявый подбородок, — не сердитесь, если я вам мешаю…
— Вы знаете Змагу Горьянец? — выпалил Петер Майцен.
— Змагу Горьянец?.. — переспросил хозяин и посмотрел на него из-под косматых бровей.
— Да! Ту самую, которой отрезали язык и вырезали звезду.
— Вы уже все знаете!.. — прохрипел крестьянин.
— Нет, я еще ничего не знаю! — резко ответил Петер Майцен. — И не желаю знать! Не желаю! — Он кричал, почти не сдерживаясь, потом, резко повернувшись к столу, схватил свои бумаги и стал их комкать.
Хозяин молчал, затем откашлялся и спросил безжизненным голосом:
— Или писание у вас не идет?
Петер Майцен не ответил. Он бросил бумаги в печь и зажег спичку. В печи зашелестело, потом загудело, завыло, застонало.
— Слышите, как стонет?
— Кто стонет? — вздрогнул крестьянин.
— Темникар! — показал на печь Петер Майцен. — И почему бы ему не стонать? Ведь он все-таки живой человек!