И чего это вдруг подобная мысль пришла ему в голову? Возможно, все дело в том, что он слишком много читал, а отец слишком увлекательно рассказывал ему о головокружительной карьере Бомарше.
Но одно дело — благосклонно относиться к изящной словесности и держать в книжном шкафу творения классиков, и совсем другое дело — самому заниматься литературой и пытаться этим составить себе состояние.
Бернар-Франсуа Бальзак говорил сыну:
— Каждый знает, что писатели, за редкими исключениями, которых можно по пальцам пересчитать, живут впроголодь и вообще — голодранцы. Нанизывать на строки слова в уединенной тиши кабинета — это роскошь, которую может себе позволить благородный человек, но делать это профессией — это странность, если не сказать сумасшествие.
С отцом Бальзака трудно не согласиться — во все времена писательство было делом весьма сомнительным. Но при этом во все времена находились люди, которые бросались в этот омут и не могли уже выбраться оттуда. Его сын еще не видел своего имени на обложке свеженапечатанной книги, но вирус писательства, который отделяет автора от так называемых «остальных» и побуждает его совершать бессмысленные с точки зрения нормальных людей поступки, уже мощно прогрессировал в его мозгах.
Глава вторая. Гений с мансарды
Я был жертвой чрезмерного честолюбия, я полагал, что рожден для великих дел, — и прозябал в ничтожестве…
В августе 1819 года Бальзак поселился в Париже в маленькой мансарде на улице Ледигьер с четко оформившимся желанием стать писателем. О реакции на это его родителей догадаться нетрудно: неожиданное заявление двадцатилетнего юноши, что он хочет стать человеком творческой профессии, а отнюдь не юристом, — это было как гром среди ясного неба.
Сын решил отказаться от надежной и благопристойной карьеры? Конечно, это его право. В двадцать лет человек уже может принимать серьезные решения. Но ради чего? Ради такого сомнительного ремесла, как сочинительство? Но где тут гарантии? Где уверенность в стабильном доходе? С этой точки зрения, заниматься литературой — это то же самое, что бегать нагишом среди пчелиных ульев. Тут может быть лишь одна гарантия — гарантия того, что тебя покусают. Отец даже сказал Бальзаку, что по сравнению с писательством игра на скачках — более солидное и надежное в финансовом плане занятие. А тем, о чем мечтает он, могут себе позволить заниматься только всякие там графы и виконты типа месье де Шатобриана или месье де Ламартина.
Сам Бальзак думал иначе. Для себя он твердо решил, что согласится выйти на работу в нотариальную или адвокатскую контору лишь в том случае, если обнаружится, что у него совершенно нет таланта к сочинительству.
Пока мать возмущалась, поддерживаемая дядюшкой Дабленом, бывшим торговцем скобяными товарами, который, по словам А. Моруа, «слыл оракулом в своем кругу, где его считали образцом просвещенного человека, обладавшего тонким вкусом», отец, человек жесткий и решительный, заявил:
— Коль скоро наш сын утверждает, что у него есть литературный талант, пусть докажет это на деле.
— Каким же это, интересно, образом? — удивились все остальные родственники.
— А вот каким: дадим ему возможность попробовать свои силы. Срок — два года, ни днем больше. Такого срока вполне достаточно, чтобы понять, что это: ответственное решение мужчины или обыкновенная мальчишеская блажь.
С. Цвейг по этому поводу пишет:
«После жестоких и затяжных сражений, сражений, продолжающихся с утра до ночи, стороны приходят к весьма деловому компромиссу. Под великий эксперимент подводится солидная база. Пусть Оноре поступает как хочет — ему будет дана возможность стать великим, прославленным писателем. Как он этого добьется — это уж его дело. Семейство, со своей стороны, принимает участие в этом ненадежном деле, вкладывая в него определенный капитал. Во всяком случае, в течение двух лет оно готово субсидировать в высшей степени сомнительный талант Оноре, за который, к сожалению, никто не может поручиться. Если в течение этих двух лет Оноре не станет великим и знаменитым писателем, то он должен будет вернуться в нотариальную контору, иначе семейство снимает с себя всякую ответственность за его будущность».
Между отцом и сыном тут же был заключен письменный договор, в котором были четко прописаны размеры необходимого Бальзаку прожиточного минимума, сын обязывался серьезно трудиться, а отец — выдавать ему вплоть до осени 1821 года 120 франков в месяц, или 4 франка в день. С. Цвейг очень образно называет эту сумму «субсидией на конкистадорский поход в бессмертие».