— Кончать его надо, — сказал долговязый.
И тогда водитель, не обращая внимания на кровь, которая заливала уже всю его грудь, заглянул в стакан и, подержав его еще несколько секунд на весу, поднес ко рту и залпом выпил до дна.
— Молодец, папаша, — сказал долговязый и открыв дверь, вытолкнул водителя из машины. Тот упал на четвереньки, отполз в сторону и опрокинулся на спину.
— Может, добить?
— Сам дойдет, — ответил долговязый. — Поехали.
С заднего сиденья поднялся невысокий парень с темными прямыми волосами и пересел на место водителя. Он, кажется, за всю дорогу так и не проронил ни единого слова. По тому, как он завел машину, сдал назад, развернулся, в нем чувствовался хороший водитель. Прошло не более двух-трех минут, а машина уже миновала свалку, строящийся поселок и въехала на тихую улочку дачных домиков, построенных еще в те времена, когда действовали строгие ограничения на размеры домов, и потому все они были примерно одного размера.
Заросшая улочка вскоре кончилась, и машина въехала на площадь, окруженную пятиэтажными блочными домами. Вдоль домов по кругу были уложены трамвайные рельсы. «Девятка», доковыляв сюда из города, разворачивалась и шла в обратную сторону. Рельсы были почти не видны в траве, очерченный ими круг тоже зарос крапивой, лебедой.
Прижавшись к тротуару, машина остановилась.
— Всем все ясно, да? — спросил долговязый. — Вы двое, — он полуобернулся назад, — возвращайтесь в город на трамвае. Мы с Афганцем загоняем машину. Вопросы есть?
— Разбегаемся. — И двое парней тут же вышли из машины и направились к трамвайной остановке. Оба они выглядели какими-то мелковатыми, в чем-то похожими, хотя один был порывистым, или, точнее сказать, дергающимся, а второй — неторопливый, замедленный.
— Поехали, — скомандовал долговязый.
Машина снова въехала на зеленую улочку и метров через пятьсот остановилась. Долговязый открыл ворота. В глубине двора, в зарослях яблонь, просматривался гараж, сложенный из красного кирпича. Заперев ворота на улицу, долговязый открыл гараж, и машина въехала внутрь. Закрыв и эти ворота, повесив снаружи в приваренные петли тяжелый замок со стальным блестящим стержнем, долговязый отряхнул руки.
— Ну что? — спросил Афганец. — Вроде все нормально?
— Вроде... — Долговязый прошел к воротам на улицу, осмотрел их, проверил замок, а вернувшись в сад, присел к небольшому деревянному столику. Положив тяжелые, переплетенные венами руки на выгоревшие доски, он на какое-то время замер. Лицо его было покрыто редкими глубокими морщинами — две спускались от носа мимо рта, лоб тоже был морщинистым, да и шея выглядела жилистой. Вообще вид у него был изможденный, предельно усталый.
Второй парень, темноволосый, которого он назвал Афганцем, был гораздо моложе, пошустрее, но тоже молчаливый. Присев к столу, он откинулся спиной на ствол яблони и закрыл глаза. Видимо, не принято было у них радоваться удаче, обсуждать, болтать без умолку, перебирая подробности свершенного.
— Как ты думаешь, Петрович, — заговорил парень. — Старик-то выживет?
— А кто его знает... Может, и выживет.
— Может и помереть?
— Это все могут, — усмехнулся Петрович, и морщины его чуть раздвинулись. Зубы у Петровича оказались длинными, желтыми, не то прокуренными, не то испорченными. Скорее прокуренными, все-таки крепкие были у него зубы. — Вобла хорошо сегодня сработал... Машину подобрал неплохую.
— Повезло, — откликнулся парень, не открывая глаз. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь листву, скользили по его лицу, по сложенным на груди рукам.
— Хорошая машина, — повторил Петрович, и в его словах прозвучала настойчивость, видимо, по-разному относились они к тому, кого назвали Воблой. — Смотайся в дом... Там в холодильнике что-то должно быть... Да, Коля, — остановил он поднявшегося парня, — в морозильник загляни.
Афганец вернулся минут через пять. В руке он держал бутылку водки, на горлышко был надет стакан, в другой руке болтался целлофановый пакет с просвечивающимися изнутри помидорами и хлебом.
— А почему один стакан? — спросил Петрович.
— Не буду.
— Твое дело... Не хочется? — Петрович открыл бутылку, налил себе больше половины стакана.
— Нет... У меня другое.
— Травка?
— Кто к чему привык, — ответил Афганец и снова сел, опершись спиной о яблоню и закрыв глаза. Он не был ни кавказцем, ни мусульманином, нет, Афганец — это была его кличка. Темные волосы, смугловатая кожа, привычки, вынесенные из Афганистана, — все это и определило кличку.
Петрович выпил, отломил корочку хлеба, понюхал, глубоко вдохнув в себя воздух, так что, наверно, мелкие крошки хлеба тоже оказались втянутыми в нос. Потом разломил помидор и сунул половинку в рот.
— Машина, конечно, хорошая, — негромко проговорил Афганец. — Согласен, ничего машина... Хорошо сработал Вобла... И мы хорошо сработали... Мы вообще прилично работаем.
— Ну? И что из этого?
— Ты же знаешь, Петрович, к чему я клоню... На дядю работаем.
— Каждый делает свое дело.
— Конечно... Одни на дорогах жизнью рискуют, другие в кабинете кнопки телефонные нажимают...
— Разберемся, — негромко обронил Петрович и налил себе еще водки. — Разберемся.
— Я вот подумал... А может, мы того... Может, мы и не угоняли эту девятку, а?
— Вобла доложит.
— А он нам нужен? — Легкая, расслабленная улыбка блуждала по губам Афганца, солнечные зайчики скользили по его закрытым глазам, и слова, казалось, были просты и необязательны. Но Петрович знал им цену, знал, насколько они опасны, услышь их кто-нибудь другой.
— Да, Вобла нам нужен.
— Жидковат он маленько... Трусоват.
— Пусть... Больше всего он рискует своей головой. Назад ему пути нет. Знаю, что он хитрожопый, вижу его насквозь. Не знаю, опускали ли его, но... У нас опущенные такие вот были.