— И ты мне дашь этот снимок? — спросил Пафнутьев.
— Дам. У меня их… много.
— Лубовский знает об этих снимках?
— Не знает. Иначе бы мы с тобой здесь не разговаривали. Он бы до меня дотянулся. И до Васи тоже. Мне иногда кажется, что я жив до тех пор, пока у меня есть эти снимки. Хотя прекрасно понимаю — заблуждение это, наивное, глупое заблуждение. Его ничто не остановит. Я дам тебе снимок и две записки из семи, которые у меня есть. Но это хорошие записи с датами, подписями, обращениями и так далее. Тебе это поможет? Хоть немного?
— Может быть, и негатив есть?
— Зачем?
— У меня есть человек, который с негатива сделает просто потрясающие снимки. Я не уверен, что ваши снимки достаточно хороши.
— Этот твой человек надежный?
— Вполне.
— Хорошо, — с легкостью согласился Коля. — Один кадр дам, негативы сохранились. Поэтому мы с Васей иногда думаем, что записками и снимками хорошо так держим Лубовского за яйца. Понимая в то же время, что это все равно что держать за яйца тигра.
— И еще, — начал было Пафнутьев, но Коля его перебил, выставив вперед ладонь:
— Подожди. У меня ведь уже был человек из твоей конторы. Как он меня нашел, не знаю, но нашел. Молодец. Я дал ему снимок и одну записку. Но этот человек пропал, не появляется, не звонит… Хотя обещал…
— Он не может позвонить, — сказал Пафнутьев. — Ему отрезали голову.
— Даже так, — озадаченно проговорил Коля. — Надо же… Никак не угомонится мужик…
— Кто?
— Лубовский. Значит, если случилось так, — задумчиво проговорил Коля, — выходит, и записка, и снимок у Лубовского… Выходит, надо линять.
— Может, у Лубовского, а может, и нет, — заметил Пафнутьев. — Что же, этот следователь при себе носил эти доказательства? Конечно, нет.
— Может быть, может быть, может быть, — зачастил Коля, уже думая о чем-то своем. — Ты как поедешь в Москву? Поездом?
— Поездом. Или самолетом.
— Не надо ни поездом, ни самолетом. Не доедешь, не долетишь.
— Почему?
— Что-нибудь случится. Обязательно что-нибудь случится.
В кармане у Коли затрещал мобильный телефон. Он не торопясь вынул из нагрудного кармана рубашки маленькую коробочку, приложил к уху и сказал:
— Ну?
Потом отключил связь и опять сунул телефон в карман рубашки.
— Понимаешь, — пояснил он Пафнутьеву, — часто не слышу звонка, а когда он начинает колотиться у меня на груди, тут уж не ошибешься, моя коробочка колотится. Звонят вот ребята, сообщают…
— Что-то важное?
— Ждут тебя. Недалеко, на повороте.
— А откуда известно, что ждут именно меня?
— Сейчас ты один посторонний на этой улице. Здесь вообще посторонних не бывает. Я же сразу сказал, ты приехал не один. Не надо, Паша, сомневаться в моих словах, пустых слов я не произношу. На машине поедешь. С моим человеком.
— Надежным? — усмехнулся Пафнутьев.
— Очень глупый вопрос. Расплатиться с ним сможешь?
— Смогу.
— Расплатись. Он скажет, сколько задолжаешь. Сколько назовет, столько и заплати. Не жлобись, но и чаевых не надо. Он не завысит цену. К тому же у него и свои дела в Москве… Васю ему повидать надо.
— Но в город-то я еще заеду?
— Зачем? — удивился Коля.
— Командировку отметить…
— Перебьешься. Суточные хочешь получить? Ты такие суточные получишь… Не продохнешь. Мы сейчас с тобой допиваем водку, беседуем о жизни, за это время маленько стемнеет, подъедет Саша… Саша тебя и отвезет. Другой дорогой. Через город не поедете. А те на повороте пусть еще помаются немного.
— Мы поедем мимо семнадцатого километра? — весело спросил Пафнутьев.
Коля некоторое время с недоумением смотрел на Пафнутьева, не понимая смысла вопроса, потом до него дошло, он усмехнулся.
— А знаешь — да! Поедете той самой дорогой. Но не боись. Мы ведь с Васей тоже не можем жить спокойно, пока Лубовский на коне. Так что, можно сказать, о себе печемся, о собственной шкуре, — и Коля потянулся к бутылке, чтобы разлить остатки водки в прозрачные стаканы из тонкого стекла.
На приеме у президента Лубовский чувствовал себя совсем неважно. Все-таки покушение, даже неудавшееся, встряхнуло его достаточно сильно не только физически. То, что кружилась голова, подступала тошнота, ощущалась слабость в ногах, — все это не производило на него слишком удручающего впечатления. Гораздо хуже было другое — он опасался, что злополучное покушение заставит усомниться президента в том, что он годится для той должности, на которую шел так уверенно. Уж если на человека покушаются какие-то криминальные недоумки, значит, он с ними связан, значит, не годится, прокололся, значит, присмотреться к нему надо еще раз и гораздо пристальнее, нежели прежде.