— Как покойник?
— Что-то в этом роде, Паша. Вон подобрали Пахомова на асфальте… Знаешь в каком он был виде? А в гробу не узнать, залюбуешься. Он тоже будет свежим и румяным, — горящие, обрамленные красноватыми веками глаза Худолея говорили о предельной откровенности.
— Ну ладно, — проговорил Пафнутьев, — это что касается видимости, внешней подачи… А по сути?
— А какая разница? — воскликнул Худолей с азартом. Чувствовалось, что нечасто ему приходилось говорить на эти темы, но хотелось. — Подробности, видимость, способ подачи создают суть, а суть тоже нуждается в поправках.
— И закон?
— Да, Паша! И закон. Ведь мы живые люди, мы не можем бездумно и бессердечно втискивать судьбу человека в железные прутья параграфов, статей, пунктов и подпунктов. Не роботы, слава богу!
— Ну ладно, — Пафнутьев устал от разговора. — Мы договорились?
— Паша! Могила!
— И чтоб не было недомолвок, скажу сразу… Румяна меня не интересуют. И укладывать истину в гроб я тоже не собираюсь.
— Паша! — в отчаянии вскричал Худолей, но высказать ничего не смог — распахнулась дверь и вошли оперативники, Ерцев и Манякин. Они не выглядели усталыми и изможденными, от предложенного чая отказались, сославшись на то, что только от стола. Где и чем их потчевали, Пафнутьев уточнять не стал, хотя знал, что вот так просто, по одному лишь своему желанию, перекусить в городе невозможно. Оперативники уселись рядом у стены, с интересом огляделись, окинули одинаковыми взглядами Худолея. И тот невольно съежился, потускнел. Теперь у стены сидел не разгоряченный спором, раскованно и дерзко мыслящий человек, сидел, плотно сжав ладошки коленками, человек выпивающий, причем частенько и многовато.
— Готов вас слушать, ребята, — сказал Пафнутьев.
— Вот адрес пострадавшего, Пахомова Николая Константиновича, — Ерцев положил на стол листок бумаги.
— О, да это совсем недалеко! — воскликнул Пафнутьев.
— Рядом, — подтвердил Манякин. — Если дворами — не больше десяти минут ходу. В квартире осталась его жена, Лариса Пахомова. Дочь, у них есть дочь. Но родители примерно месяц назад отправили ее к бабке на Украину. В Мариуполь. И сама Лариса из Мариуполя. Женаты десять лет. Жили в мире и согласии, пока Пахомов не стал личным водителем Голдобова — начальника управления торговли. Ты, Паша, должен знать одну вещь… Голдобов хорошо знаком с бывшим Первым, ныне председателем Совета… С Сысцовым. И не просто знаком, а, можно сказать, пребывает в личных друзьях. Что, естественно, ко многому нас обязывает.
— К чему, например?
— К осторожности. К осмотрительности. К почтительности, — проговорил Худолей, невозмутимо глядя в окно.
— Вот! — подхватил Манякин. — Человек все знает.
— Лариса Пахомова, — напомнил Пафнутьев.
— Да! Поговаривают, что у нее с Голдобовым отношения не только служебные…
— Зря говорить не станут, — согласился Худолей, не отрываясь от окна, словно видел там срамные сцены из жизни высшего света города.
— Где работает?
— В системе торговли. Числится товароведом. Часто бывает в командировках.
— С Голдобовым?
— И с ним тоже. Как видишь, специалист незаменимый. Ее фотографию мы видели на Доске почета в управлении.
— Красивая?
— Вполне, — кивнул Ерцев.
— Блуд в глазах, — добавил Манякин. — Блуд и похоть.
— Значит, красивая, — умудренно заметил Пафнутьев.
— Это как, Паша? — удивился Худолей.
— А так… Красота — это ведь не цвет волос и не разрез ноздрей… И не завитушки над ухом. Красота — это и есть блуд в глазах. Можно сказать поприличнее — стремление к любви, готовность к любви, способность к любви… — Пафнутьев впервые за весь день рассмеялся, глядя на озадаченные лица оперативников. — А коли есть блуд, значит, у нее и в остальном все в порядке. Значит, уверена в себе, в своих ближних и получает от них все, что требуется для нормальной жизни.
— Ну, Паша, ты даешь! — искренне восхитился Худолей.
— Минутку, — Пафнутьев придвинул к себе телефон и набрал номер. — Зоя? — проговорил он голосом ласковым и почтительным. — Пафнутьев тебя тревожит…
— Пафнутьев меня не тревожит, — быстро ответила секретарша. — И никогда не тревожил.