— Понятия не имею! — быстро ответил Лубовский, чуть быстрее, чем требовалось, даже с поспешностью. И Пафнутьев понял — есть подозрения у Лубовского, есть. Может быть, он даже знает, кто организовал взрыв. И за что — тоже знает.
— Последнее время не было угроз, требований, шантажа?
— Что вы, Павел Николаевич! Шантажировать можно фирму, у которой личико в пуху, которая нарушает законы, не платит налоги, замешана в сомнительных операциях… Вот такой можно угрожать. А мы чисты. — Лубовский улыбнулся широко и неуязвимо.
— Возможно. — Пафнутьев снова повернулся к двери.
— И еще, Павел Николаевич… Мы, конечно, и сами внимательно изучим все обстоятельства покушения. Постараемся разобраться и принять меры.
— Сами?
— Да, Павел Николаевич.
— Не прибегая к помощи правосудия?
— В этом, как мне кажется, просто не будет надобности.
— И ваш ответ будет адекватным?
— Совершенно верно. — Лубовский уже не улыбался, говорил жестко, даже с вызовом, будто сознательно провоцировал Пафнутьева. — Вы правильно выразились — адекватный.
— Ваши слова наводят на размышления.
— Я к этому и стремился.
— Рад, что у нас состоялся этот разговор.
— Благодаря этому разговору мы с вами сохраним друг для друга уйму времени. Нам не придется тратить его на пустые слова, вежливые обращения, бесконечные хождения вокруг да около. Я внятно выражаюсь?
— Вполне.
— Мне звонил президент, — продолжал Лубовский. — И выразил свои сожаления по поводу случившегося.
— Это очень приятно, — почтительно проговорил Пафнутьев. И тут же почувствовал, как что-то напряглось в нем, как в груди поднялась неуправляемая волна гнева, если не злости. Его ставили на место, а ему всегда не нравилось, когда его ставили на место. — Если президент позвонит еще раз, а он наверняка позвонит, поскольку действительно озабочен вашим здоровьем, так вот, если позвонит, передайте ему мой привет и заверьте, пожалуйста, что я всегда о нем помню.
— Так и сказать? — осклабился Лубовский.
— Так и скажите. Пафнутьев, дескать, всегда о вас помнит.
— Обязательно передам. До скорой встречи, Павел Николаевич.
— Выздоравливайте, Юрий Яковлевич.
И Пафнутьев вышел, уже не останавливаясь.
Едва за Пафнутьевым закрылась дверь, Лубовский потянулся к мобильному телефону. Его рука как бы сама по себе нащупала маленькую коробочку, но до вызова дело не дошло. Похоже, Лубовский сам ждал звонка. Охранник подошел к окну, долго всматривался сквозь двойные стекла во двор, потом успокоенный вернулся на свое место в углу палаты.
— Ушел, — сказал он.
— Это хорошо, — ответил Лубовский. — Надеюсь, мы не скоро с ним увидимся. — Он помолчал. — Если увидимся.
— Мешает? — спросил охранник.
— Пока нет.
— А то в случае чего…
— Я помню.
— Мужик мне показался того… Чреватым.
— А он такой и есть.
— Может, намекнуть ему?
— Уже.
— Он понял?
— Не дурак. Он далеко не дурак.
— К нему бы человечка приставить.
— Уже.
— Тогда ладно, — успокоенно проговорил охранник. — Тогда ладно. Авось.
Разговор шел какой-то странный, новый человек ничего бы не понял, но Лубовский и охранник, похоже, прекрасно понимали друг друга с полуслова. Были у них в прошлом события, дела, испытания, которые позволяли им сейчас говорить вот так немногословно.
— Что-то не звонят ребята, — проговорил Лубовский.
— Позвонят. Люди надежные.
— Время уходит.
— Наверстают.
— Хорошее время… Удобное.
— Авось, — повторил охранник.
— Ты все проверил?
— Все.
— Порядок?
— Юрий Яковлевич, — укоризненно протянул охранник.
— Ладно-ладно. Я спросил — ты ответил.
В этот момент раздался телефонный звонок. Поскольку лежал он на кровати, звук был ослабленный, смягченный.
Лубовский молча поднес трубку к уху, некоторое время слушал, не произнося ни слова, и только в конце разговора негромко произнес:
— Пусть так.
И почти обессиленно откинулся на подушку.
— Все в порядке? — спросил охранник.
— Да, — ответил Лубовский кратко, и тот понял, что больше вопросов задавать не следует.
— Авось, — негромко произнес охранник.
— Я не люблю этого слова, — откликнулся Лубовский.
— Виноват, Юрий Яковлевич.
— Совершенно дурацкое слово. Надеяться можно только на себя. И ни на кого больше. На бога надеяться нельзя. Он слишком капризен и своенравен. У него, видите ли, свое понимание происходящего. Он думает, что ему все ведомо, что умнее всех. Они позвонят?