— Сына Кокошиной мы, конечно, вызовем, — согласился Петухов, — телеграммой. И ваши доводы, господин судебный следователь, вполне убедительны. И все же, сударь, позвольте мне остаться при своем мнении. Я уверен, что это несчастный случай. Нет никаких мотивов ее убивать. Жила она бедно, в роскоши не купалась. Да и какие деньги могут быть у таких старух? Разве что оплата за наем комнат в ее доме?
— Не скажи-ите, господин околоточный надзиратель, — протянул Иван Федорович, категорически не согласный и с этим утверждением Петухова. — У таких вот «божьих одуванчиков» как раз и имеется заветная кубышка со златом-серебром. Только они об этом не кричат на каждом углу, а хранят свои сбережения в строжайшей тайне, никому не показывая и, уж конечно, никого к этой кубышке не допуская…
— До приезда ее сына мы не можем утверждать этого наверняка, — покачал головой Петухов.
— Вот тут я решительно и полностью согласен с вами, — произнес Воловцов вполне искренне.
— А знаете что? — Околоточный даже слегка порозовел от пришедшей вдруг в его голову дерзкой мысли. — Я готов заключить с вами пари, что судебный врач, который, очевидно, скоро прибудет, не найдет никаких телесных повреждений на теле Кокошиной, которые могли бы привести к смерти, после чего, как вы полагаете, ее облили керосином и подожгли. Более того, он будет констатировать в своем медицинском заключении, что смерть произошла от ожогов, не совместимых с жизнью. Вы как? — задорно посмотрел он на Ивана Федоровича. — Принимаете мое предложение?
— Принимаю! — ответил Воловцов, и они пожали друг другу руки. — Ладно, господа, небось дворник Ефимка и жиличка Квасникова заждались нас. Кстати, а почему дворника все зовут Ефимка? Он что, мальчик совсем?
— Да нет… ему, чай, восемнадцать уже стукнуло. Просто я же вам говорил, что он, таво, — и городовой сделал неопределенный жест рукой.
— Ладно, поглядим… — кивнул Иван Федорович. — Давайте с него и начнем…
Они прошли на кухню, где дожидались полицейского дознания Ефимка и жиличка из флигеля Наталья. Ефимка был безмятежен. Нежный розовый румянец покрывал его пухловатые щеки. Наталья, напротив, сидела хмурая и нервически перебирала пальцами подол короткого передника.
— Здравствуйте, — поздоровался со свидетелями Воловцов. — Вы — Наталья Квасникова? — спросил он девушку.
— Да. — Она подняла на Ивана Федоровича печальные глаза и встала.
— Пройдите, пожалуйста, с господином городовым в коридор, — сказал ей Воловцов. — Мы сначала побеседуем с господином дворником, а затем с вами. Не возражаете?
— Нет, — удивленная таким обходительным отношением незнакомого мужчины в рубахе навыпуск и плисовых штанах, заправленных в сапоги, ответила Наталья.
— Вот и славно. Городовой, проводите барышню…
Квасникова послушно вышла из кухни. Следом за ней вышел городовой. Когда двери за ними закрылись, Наталья спросила:
— Это кто?
На что городовой Еременко закатил глаза и серьезно ответил:
— У-у, не спрашивай. Господин судебный следователь. Из самой Москвы будет…
Воловцов присел в уголок, предоставив Петухову сесть за стол, и предложил:
— Прошу вас, начинайте…
Околоточный надзиратель, уже понявший, что он тут не главный, кивнул головой и, жестом указав Ефимке сесть на стул, что стоял против стола, достал из кожаной планшетки бумагу и карандаш.
— Итак, производится дознание дворника дома покойной ныне Марьи Степановны Кокошиной, — официальным тоном произнес он, что было правильно, поскольку настраивало допрашиваемого не на дружескую беседу, но на ответственный и серьезный разговор, имеющий важные последствия. — Ваше полное имя-отчество-фамилия?
— Ефимкой меня зовут, — ответил дворник.
— Это имя, — терпеливо произнес Петухов. — А как зовут вашего отца?
— У меня нет отца, — шмыгнул носом Ефимка, и глаза его наполнились слезами. — Помер он.
— Хорошо. Как…
— Чего ж хорошего, коли помер-то? — посмотрел на околоточного надзирателя Ефимка глазами теленка. — Жа-алко же…
— Я понимаю, что жалко, — сказал Петухов. — Но ничего не поделаешь — люди умирают.
— А как умер ваш батюшка? — подал голос из своего угла Воловцов.
— Его лесами задавило, когда он церкву щукатурил, — оглянулся на него Ефимка. — В позапрошлом годе. А мамка еще раньше умерла… Сирота я.
— А как звали вашего батюшку? — спросил, в свою очередь, околоточный надзиратель.