Тугая струя звонко разбивалась о белоснежный кафель писсуара и, журча, стекала в маленькие круглые дырочки, пенисто смешиваясь с водой…
Переполненный мочевой пузырь опорожнялся, становясь невесомым, и… было во всем этом что-то очень неправильное…
Диман в ужасе проснулся, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу поток, первые капли которого изрядно намочили-таки штаны…
Он бросился к двери, зажав рукой мокрую промежность, и забарабанил в ржавое железо, хотя и знал, что боевики не любят, когда их беспокоят ночью…
— Алё, гараж! Открывайте быстрей, а то обоссусь прямо здесь! — закричал Диман и осекся, когда от удара его кулака тяжелая дверь, заскрипев, открылась…
Сил терпеть у Димана больше не было, и он приткнулся в углу, прямо здесь же, у порога. Лихорадочно дергая ширинку и чувствуя, что не успевает, он с отчаянием подумал, что не надо было накануне вечером пить так много чая…
Под звонкое журчание, ну точно как давеча во сне, он впервые обратил внимание на ту странность, что место охранника у двери пустует, что сама дверь открыта настежь и в просторном подвале царит гулкая тишина…
Набивая в темноте шишки, Диман блуждал наугад до тех пор, пока, толкнув какую-то дверь, не почувствовал хлестнувший ему в лицо порыв ветра…
Зимний ночной лес спал. В свете бледной луны Корнеев увидел аккуратно стоящие неподалёку три «Мерседеса» и свою «Волгу»…
— Бля! — оглушительно гаркнул он, выплескивая переполнявшие его чувства, и побежал будить начальников…
— Как это ушли?! И двери не заперли?! А мы как же?! — долго ничего не мог понять заспанный, вонючий зам…
Но въехав в конце концов, после долгих объяснений Димана в невероятный расклад, немедленно принял на себя командование и даже, кажется, вонять стал поменьше…
Толстая физиономия налилась начальственной краснотой, а седая щетина, клочками росшая на брыластых щеках, придавала заму какой-то особенно мужественный вид…
Робея, к нему мелким бесом подкатился Диман и деликатно напомнил о подслушанном разговоре боевиков. Начальство посмотрело на него сверху вниз и благодушно послало на хер.
Но Дима был упрям. Он шептал в заросшее волосами начальственное ухо, размахивал руками, принимался бегать взад-вперед пред начальственным взором и снова принимался шептать…
Остальные находящиеся в подвале с недоумением наблюдали за его эволюциями…
Внезапно сидящий истуканом полковник встал, рыкнул на суетящегося Димана — мол, что, ты тут понимаешь! — и начальственным басом произнес следующее:
— Господа, г-хм! Я рад сообщить вам об окончании разведывательной фазы операции, блестяще проведенной нами под моим руководством… Преступники выявлены, день и час теракта приблизительно установлены, и теперь нам нужны средства транспорта и связи для оповещения вышестоящего начальства. Пришла пора накрыть осиное гнездо!.. Действуйте, господа, и прошу всех помнить, что окончательный успех операции зависит от вашей оперативности…
— Ты когда-нибудь умирал, Гром? — тоскливо спросил майор, глядя на смутно видимый в темноте трехметровый бетонный забор кротовской базы. — Не от пули, а от страха. Ну, вот чтобы, предположим, сидишь где-нибудь под огнем, в окружении и знаешь, что все — сейчас конец тебе. И никакой надежды!..
— На войне всякое бывало, — ответил Гром, оглядывая в бинокль сторожевые вышки по углам забора. — Только надежда, она всегда есть. Она, знаешь ли, умирает последней…
А ветер тоскливо выл в высокой темноте над ними, в ветвях заснеженных сосен. И было в его первобытной тоске-песне что-то…
— И на хрена оно тебе все это надо? Война вся эта? — недоуменно пожал плечами Виктор Михеевич. — Ни жены, ни детей, ни жизни нормальной…
— Так я же больше ничего не умею, Витёк! Как в восемнадцать в Афган попал, так до сих пор остановиться не могу. Да и платят лучше, чем на гражданке…
— Раньше, значит, за Родину грудь под пули подставлял, а сейчас за баксы, так, что ли?!..
— И за Родину, и за баксы. — Гром задумчиво пожевал еловую веточку и, почувствовав во рту сухой, пряный привкус, повернулся к майору. Глаза его странно блеснули в темноте… — А ещё, правду я ищу, Витёк. Здесь, на гражданке, её фиг найдёшь. На войне все не так. И там ложь, и зло, и добро, и правда маленькие, кровавые. Но они там есть. И за добро драться надо. А то совсем хана.
— Во больной! У тебя руки в кровище по локоть. Защитник добра нашёлся! — зло сказал Рулев.
Гром не обиделся, он выплюнул на снег изжеванную веточку и тихо, жестко сказал:
— Не всем с чистыми руками ходить. Надо кому-то делать и грязную работу.
Внезапно Алексей насторожился. Виктор хотел что-то сказать, но Гром зажал ему рот перчаткой.
— Мы тут не одни, Витек — прошептал он ему на ухо. — Там ещё люди. Много. — Гром указал рукой в темноту…
— Да знаю я! Чего ты мне рот затыкаешь! — возмутился Рулев. Он помялся и сказал: — Это Лешего люди. Вор такой, московский. Я им урода этого, ну, Гуся, подкинул, с хером во рту и с запиской в кармане. Он, кстати, ихний стукач был. А в записке написал, что денег и наркоты тут немерено. — Виктор Михеевич рассмеялся. — Вот пусть они нам периметр и прорвут, а мы уж потихонечку следом. Только искать они будут не то и не там!
— Почему мне не сказал? — Гром вздохнул, покосился на Рулева.
— Так я думал, это… сюрприз будет!
Они все смеялись над ним. Ухохатывались, скаля замаранные кровью зубы. И Тихомиров. И Толбоев. И Романов. И ещё много-много других, имен которых он не знал…
Они тыкали пальцем в Крота и кричали: «Иди к нам! Иди к нам…» Федор Петрович выхватил пистолет и начал было стрелять, в них, в густую, лезущую в ноздри волну трупного запаха и почему-то пороховой гари. Пистолетик был игрушечный, но он все равно жал и жал на курок.
Глаза Крота резанул свет. Он проснулся и вскочил с жесткого дивана, потирая напрочь отлежанный, ноющий бок, ошалело уставился на ворвавшегося в кабинет телохранителя, бесцеремонно включившего свет. За тёмным окном метались багровые сполохи…
— Ты чего, а?! — прохрипел недоуменно Фёдор Петрович…
— Там какие-то люди у ворот, шеф. Стреляют! — выкатив глаза и брызгая слюной, заорал парень. Как бы в подтверждение его слов за стеной оглушительно бухнуло так, что повылетали стёкла и в комнату ворвалась метель.
— Иди к воротам. Скажи братве, я сейчас сам выйду, разберусь. — Голос Крота был спокойным и тихим…
— Да как же… — начал было охранник, но, глянув в больные глаза Крота, в которых ещё не рассосались осколки давешнего кошмара, тихо исчез за дверью…
Фёдор Петрович налил стакан водки из валявшейся на столике полупустой бутылки, опрокинутой взрывом, махом опрокинул в себя и, зарычав, сунул голову под струю ледяной воды, бьющую из крана. Вытерев волосы полотенцем, он осторожно подошел к разбитому окну…
Сторожевые вышки по углам забора — не иначе как из гранатометов долбили, суки, — были разбиты в щепки. Тяжелые металлические ворота косо висели на одной петле, и в них, беспрерывно стреляя, сметая остатки кротовских бандитов, волной перли люди. Много…
Некоторое время Крот наблюдал эту картину, задумчиво поскрёбывая небритый подбородок…
— Прямо штурм Зимнего! — с полубезумным смешком прошептал он. — Кто вы, ребята, я не знаю, а вот зачем пришли, догадываюсь! — И направился к висящей на стене картине в богатой позолоченной раме…
По пояс в снегу, майор и Гром остановились в ельнике, у глухой задней стены базы. Здесь крики и выстрелы были почти не слышны…
Достав из рюкзака моток тонкого серого шнура, Гром принялся прилеплять его кусками чего-то, напоминавшего серую замазку, к наглухо занесенной снегом калитке в бетонной стене…
В результате этих стараний на ржавом железе обозначился почти правильный круг из шнура, диаметром два метра. В один из кусков замазки Алексей воткнул детонатор…