Какую роль играют бандиты в общественных изменениях, и играют ли хоть какую-то? Как личности они не столько политические или социальные бунтовщики и тем более не революционеры, сколько крестьяне, которые отказываются подчиниться и тем самым выделяются среди своих односельчан, или еще проще: люди, которых жизнь выбила из привычного для их среды ритма, лишила традиционных занятий и потому вытеснила за пределы закона, в зону «преступности».
En masse они не более чем просто симптом кризисов и напряжения в обществе — будь то голод, чума, война или что-то еще, что разрушает это общество. Таким образом, бандитизм сам по себе не является программой действий для крестьянского общества, а лишь формой самопомощи для выхода из этого общества в определенных обстоятельствах.
У бандитов нет своих идей, отличных от идей крестьянства (или части крестьянства), частью которого они сами являются, если оставить за скобками их желание или возможность сопротивляться подчинению. Они активисты, а не идеологи и пророки, от которых можно было бы ожидать нового видения или проектов социальной и политической организации. Они оказываются лидерами в той степени, в которой в этой роли часто оказываются крутые и уверенные в себе мужчины, с яркой индивидуальностью и военным талантом; но и в этом случае они прорубают выход, а не находят его.
В Южной Италии 1860-х годов некоторые разбойничьи главари (такие, как Крокко и Нинко Нанко)[11] демонстрировали большие таланты в командовании, что восхищало офицеров противника, но, хотя «разбойные годы» являются одним из редких примеров масштабного крестьянского восстания под руководством социальных бандитов, ни на одном этапе ни один из командиров не призывал своих бойцов захватить землю, а временами они были даже неспособны понять те идеи, которые сегодня назвали бы «аграрной реформой».
В тех же случаях, когда у бандитов была какая-то «программа», она сводилась к защите или восстановлению традиционного уклада, «как все должно быть» (т. е. как это было в реальном или мифическом прошлом, согласно людской вере). Они устраняли несправедливость, исправляли неправосудные решения и мстили за них, применяя более широкие принципы справедливых и честных отношений между людьми в целом, а особенно между богатыми и бедными, между сильными и слабыми. Эта скромная цель не мешает богатым эксплуатировать бедных (но лишь в тех пределах, которые традиционно принято считать «справедливым»), а сильным подавлять слабых (но в рамках равноправия и заботы о своем социальном и моральном долге). Они не выступали против феодального права как такового и даже не требовали запрета для феодалов пользоваться женами своих крепостных, при условии, что те не будут уклоняться от обязанности дать образование своим внебрачным детям[12]. В этом смысле социальные бандиты — реформисты, а не революционеры.
Но реформистский ли, революционный ли — сам по себе бандитизм не является социальным движением. Он может быть суррогатом движения, подобно тому, как это происходит, когда крестьяне тем более восхищаются своими защитниками робин гудами, чем менее способны сами к каким-то активным действиям. Или может замещать собой движение, как это происходит, когда бандитизм институционализируется в агрессивной и бескомпромиссной части крестьянства и по сути стимулирует развитие других средств борьбы. Происходит ли так в действительности, в точности не установлено, но есть некоторые данные, свидетельствующие о том, что так может быть.
Так, в Перу потребность крестьян в реформах была значительно ниже (и все еще оставалась таковой в 1971 году) в департаментах Уануко и Апуримак, где аграрные проблемы были столь же острыми, как и везде, но существовали (и существуют) глубоко укорененные традиции скотокрадства и бандитизма. Но эта тема еще ждет своего серьезного анализа, подобно многим другим аспектам бандитизма[13].
Два обстоятельства, однако, могут превратить эти скромные (пусть даже и не вовсе чуждые насилию) социальные задачи бандитов — и крестьянства, к которому они относятся, — в подлинно революционные движения. Первое — это превращение их в символ, в знамя сопротивления всего традиционного уклада силам, разрывающим и уничтожающим его. Социальная революция не становится менее революцией от того, что она происходит во имя того, что внешний мир полагает «реакцией», и против того, что этот мир полагает «прогрессом».
11
Крокко (Кармине Донателли) — крестьянский работник, пастух, поступил в войско Бурбонов, убил сослуживца в потасовке, дезертировал и десять лет находился вне закона. Он присоединился к освободительному движению в 1860 году, рассчитывая на амнистию по своим прошлым деяниям, и затем стал превосходным партизанским командиром на стороне Бурбонов. Позднее он сбежал в Папские области, был выдан итальянскому правительству и приговорен к пожизненному заключению. Много лет спустя он написал в тюрьме интересную автобиографию.
Нинко Нанко (Джузеппе Никола Сумма) — безземельный работник из Авильяно, сбежал из тюрьмы в 1860 году, во время гарибальдийского освободительного движения. В качестве лейтенанта Крокко он также продемонстрировал блестящий талант к партизанским военным действиям. Был убит в 1864 году.
13
Я благодарен д-ру Марио Васкесу, Энрике Майеру и различным чиновникам из зоны Икс (Центральный Перу), занимающимся аграрной реформой, за значимую информацию.