Не прошло и пары минут, как снаружи раздался дикий потусторонний вой.
— Опять баньши, — едва слышно произнесла Мойя.
У Джека О’Малли сердце ушло в пятки, а Гарри вскочил и дернул на себя мушкетон. Джек перехватил оружие:
— Нет, нет, Гарри, не надо! С нами ничего не случится, нечего бояться.
Гарри сел на место, но все еще крепко сжимал мушкетон в руках. Джек закурил трубку, а старая женщина била себя в грудь и страстно молилась, стоя на коленях.
Вновь раздались жалобные стенания, причем еще громче и неистовей, нежели раньше. То казалось, что они слышны из окна, то они доносились от двери. Временами они удалялись, а потом приближались вновь, да так, что чудилось, будто завывания несутся из дымохода или даже с пола под ногами. То они походили на низкий жалобный плач женщины, попавшей в беду, а через миг повышались до долгого пронзительного визга, громкого и яростного, казалось, исходящего из тысяч глоток; тихое и печальное песнопение могло в одну минуту смениться демоническим смехом, громким и прерывистым. Все это, с небольшими перерывами, продолжалось около четверти часа, а затем сгинуло, сменившись звучным скрипением, какой мог бы издавать большой фургон. Среди этого шума также слышался громкий цокот лошадиных копыт, которому вторили сильные порывы ветра. Странный экипаж обогнул дом дважды или трижды, а затем свернул в узкую улочку, ведущую к дороге, и более его уж не было слышно. Джек О’Малли застыл в ужасе, и даже Гарри Тейлор — заядлый скептик с уравновешенным взглядом на жизнь — был потрясен и напуган.
— А ночка-то выдалась жутенькой, Мойя, — наконец сказал Джек.
— Да уж, — откликнулась та. — Это мертвая повозка. Я ее частенько раньше слыхала, да и видала пару раз.
— Видала, говоришь? — произнес Гарри. — Ну-ка, опиши ее, прошу тебя.
— Отчего ж нет, — отвечала старая ведьма. — Она похожа на любую другую повозку, только вдвое больше, сверху обтянута черным сукном, на крыше закреплен черный гроб, а везут ее безголовые черные лошади.
— Да защитят нас небеса! — воскликнул Джек.
— Все это очень странно, — отметил Гарри, а Мойя продолжила:
— Только вот она всегда появляется перед тем, как кто-нибудь умрет, так что я понять не могу, чего ее сюда нынче занесло. Разве что вместе с баньши приехала.
— Может, она прибыла за тобой? — промолвил Гарри с кривоватой, но все же мягкой улыбкой.
— Нет, нет! — отвечала старуха. — Я не из этой семьи, совсем не из нее!
Несколько минут царила мрачная тишина, и люди подумали было, что все позади, как внезапно в их ушах снова зазвенел чудовищный плач.
— Открой дверь, Джек, — велел Гарри, — и выпусти Гектора.
Гектор был мастифом, принадлежавшим Джеку О’Малли, собакой огромной и крайне свирепой. Куда бы Джек ни пошел, Гектор следовал за ним.
Джек открыл дверь и попробовал было выпустить собаку, но бедное животное отказывалось выходить, хотя хозяин и пытался заставить его, громко и жалобно упрашивая.
— Тебе придется выйти, — рявкнул Гарри, поймал мастифа и вышвырнул его за створку двери[4]. Стоило бедному псу коснуться лапами земли, как неведомая сила взметнула его обратно в воздух и он упал на землю уже бездыханным, а его кровь и потроха разметало по почве.
Увидев это, Гарри совсем потерял рассудок. Он вновь ухватился за мушкетон и воскликнул:
— Джек, приятель, идем! Хватай свои пистоли и следуй за мной. Мне нечего терять, кроме собственной шкуры, и я поставлю ее на кон, чтоб попытаться свернуть шею этому адскому отродью!
— Я последую за тобой хоть к адским вратам, — отвечал Джек, — но даже за все блага мира не стану стрелять в баньши.
Мойя ухватила Гарри за полу куртки.
— Не выходите! — вскричала она. — Не троньте ее, пока она не трогает вас. Век не видать удачи тому, кто осмелится досаждать баньши.
— Поди прочь, женщина! — рявкнул Гарри, с презрением отталкивая беднягу Мойю.
Итак, парочка друзей выскочила из дома. Жуткий плач все стоял в воздухе. За домом на сеновале стояли скирды сена; казалось, звуки идут оттуда. Мужчины обошли дом и остановились. Плач раздался вновь, и Гарри поднял мушкетон.
4
Тут, как и во многих других случаях, очевидна авторская ирония: собаку, которую можно поймать за шкирку и выбросить за дверь, причем так, что ее лапы не сразу коснулись земли, явно нельзя назвать «огромной и крайне свирепой».