Вот и здесь Макс не просил, а сделано все в лучшем виде. И оградку выложил, и каменную плиту под столик для угощения приволок, и место для удобного сиденья приготовил. А деньги – мусор. Не из благодарности за переводы Либан старался.
Тогда Макс долго бродил у дома на морозе не понимая как жить дальше. Единственный близкий человек умер и совсем не старая была мать. Сам не знал, о чем думал и ведь нашел его дядька и привел к себе. Так ничего и не сумел сказать, язык у него будто гвоздем прибит к челюсти, зато действовал. И Макс это запомнил. Как и что произошло два дня спустя.
Он достал из мешка хлеб, кусок сыра и бутылку казенки. Плеснул на могилу ровно половину, положил еду и сказав: «За тебя, мама», глотнул из горлышка, закусив горбушкой. Особо поведать нового ничего не имелось, он и так постоянно мысленно с ней обсуждал свои дела и ни с кем подобными вещами не делился, предпочитая помалкивать. Тревожить лишний раз мертвых заботами не считалось правильным. Ну да плевать ему на общество и его правила.
Он оглянулся на шорох листьев и обнаружил всю здешнюю власть в единственном экземпляре. Толстый, с красной рожей, моментально подсказывающей незнакомым с ним людям про любовь к выпивке, уже пожилой коренастый мужчина в мундире сержанта жандармерии, при гражданских брюках и отсутствующих сапогах. Когда-то он тоже повоевал и больше ни дня не трудился на земле. Пятнадцать лет службы в армии давали привилегии и возможность после краткого инструктажа выполнять обязанности надзирающего за законностью.
Уж насколько сержант Бодров знал криминальный кодекс, Макс охоты выяснять не имел, но обычно углубленные познания и не требовались. Очень редко в округе случалось нечто действительно серьезное, а подавляющее большинство происшествий решались полюбовно, без обращения к начальству. А посему жандарм изредка отправлялся с проверками в другие деревни в отведенном ему районе, не столько в надежде выловить правонарушителей, сколько в расчете на обильную кормежку и приятое времяпровождение подальше от жены и трех отпрысков.
А в промежутках его всегда можно было обнаружить на террасе единственного в здешних краях приличного (по местным масштабам) магазина, попивающего пиво, а то и что покрепче. Производство самогона на Патре было запрещено. Алкоголь монополия государства. Тем не менее, в горах его делали все, не пытаясь прятаться. Слишком дорого платить за акциз.
Покупали в основном для ублажения начальника или соседа, когда происходило нечто из ряда вон выходящее и требовалось поощрение за оказанную помощь. По будням прекрасно обходились продуктом своего изготовления. Если и появлялся с грозным видом жандарм, так исключительно с целью получить свою долю. За все годы он ни разу не составил протокол на самогонщиков. А поддатый пребывал регулярно.
– Ты, Макс? – прищурившись, спросил Бодров неуверенно.
– Я, господин сержант, – согласился тот. – Будете?
– Хорошая была женщина, – не ломаясь, принял жандарм бутылку и отхлебнул большой глоток. – Пусть Судья Всезнающий будет благосклонен к делам ее.
Говорил он на местном варианте крэльского, даром приехал двадцать с лишним лет назад из долины. При жене, известной склочным характером на всю округу, еще и не то выучишь. Шиольский в горах знали немногие, а она еще и принципиально не желала на нем общаться, громогласно поминая свою родословную, якобы тянущуюся от герцогов. Как при этом ее пламенная нелюбовь к королевству уживалась с неместным мужем (хотя и патраном) тайна была глубока и в детстве очень Макса волновала.
А обидного в его словах ничего не имелось. У кого другого вполне вероятно, не у Бодрова. Простой мужик без заумствования. Что на уме, то и языке. Вечных кривых намеков скорее от баб приходилось ждать. Мальчишек-то он еще в детстве отучил. Кому носом разбитым, а кому и ногой сломанной. Его одно время всерьез боялись в дереве и на прощанье он доказал – не зря.
– Кто сообщил про меня?
– Да… видела страниц, Ви то урадите… слом за нас?[5] – спросил Бодров насторожено.
– Не. Два или три дана. Ујак да посетите са породицом да разговарају.[6] Сам не заметил, как заговорил на диалекте.
Макс старательно делая серьезный вид показал на могилу. Затем вниз на дома.