Выбрать главу

На первый взгляд в лирической драме умудренного творческим и житейским опытом Антония и молодой Доротеи нет ничего необычного. Но присмотритесь, вникните в суть происходящего, в движение явлений. Она выше повседневности, феноменально близка к идеалу. И в этом ее реальность для Антония. Но сам-то Антоний, хотя и глубоко творческая натура, да к тому же и человек известный, но слишком уж обычный, консервативный. И в силу ограниченности взгляда на сложности и превратности судьбы не может считать нормальным то, что не понимает, не умеет, чему так и не научился. Он вроде согласился воспарить вместе с Доротеей, но высота полета — отношений между ними — испугала композитора, в музыке которого немало высоких нот. Антоний не выдержал «мажора» и приземлился. Страх, жизнь с оглядкой победили в нем возможности для совершенства. Он, конечно, знал о великом потенциале человека, но самому Антонию недостало разве что самого малого — «безумства храбрых». Это малое, а попросту трусость Антония и погубила Доротею.

«Подобно многим нормальным людям, я инстинктивно воспринимал как ненормальное все, на что сам не был способен. Или то, что другие делали не так, как я. Теперь я прекрасно понимаю, что это не что иное, как проявление невежества и посредственности», — размышляет Антоний, бичуя себя.

Теперь, после того как трагедия произошла, только теперь Антонии Манев, тонкий музыкальный психолог, каким он себя считал, понимает, что рядом с ним был фантастический, редкий, почти неизвестный чудесный цветок. Но он загубил чудо «своим ничтожеством или слабостью». Примечательно, что Антоний не только признает свое несовершенство, но и понимает его взаимосвязь с окружающим миром и его проблемами. В одной из своих менее фантастических повестей, «Озерный мальчик», герой которой «делит» мир своей мечты с реальным миром, Павел Вежинов достаточно точно и резко говорит о таких сложностях: «Слишком много лиц, событий, зрелищ тянут в разные стороны душу человека, ставшую разреженной, как атмосфера на Марсе, которая не может удержать в себе ничего живого. И чем дальше, тем становится все более разреженной. Не знаю, что должно случиться, чтобы люди вновь обратились к себе, осознали себя, поняли свои настоящие чувства. А то они окончательно превратятся в муравьев, которые при встрече узнают друг друга не иначе, как на ощупь».

Однако Павел Вежинов не соглашается считать эти сложности роковыми. Он как бы полемизирует с западными писателями, нагнетающими пессимизм об опасности эмоционального истощения и обеднения человечества, и считает, что люди должны быть духовно богаче и будут таковыми.

Несмотря на трагический финал, повесть Павла Вежинова пронизана страстным желанием находить в себе силы и преодолевать «барьер» самого себя. Значит, нравственный поиск идет по верному пути. Возможно, большая часть уже пройдена и осталось совсем «чуть-чуть». С этим «чуть-чуть» не очень-то просто справиться. Для «безумства храбрых» нужна сильная воля, а волю надо воспитать в себе и, что намного важнее, в других. И вновь вершится благородное обновление души. Мы стали его очевидцами.

Таков он сейчас — барьер бесконечно сложного триединства жизни, фантастический и реальный, манящий и преодолеваемый человеком на вечном пути к совершенству, к счастью. И если, читатель, тебе удалось представить его в своем воображении пусть даже частично, не очень отчетливо, то и тогда, наверное, можно считать, что цель книги достигнута. Позади остался очередной барьер в непрекращающейся жизни. Мы стали лучше понимать жизнь наших друзей, их заботы и проблемы. А это чрезвычайно важно «в наш век мучительный и сложный» и неповторимо прекрасный.

Д. Зиберов