— Что значит «муж»? – переспрашиваю я, все еще тая надежду на какое-то недоразумение или очередную Олину идиотскую выходку.
Падчерица немного раздраженно вздыхает, явно собираясь выдать что-то в свойственном ей высокомерном тоне, но тут же подбирается, глядя мне поверх плеча. Даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто стал четвертым участником нашей сцены.
Я редко слышу, чтобы Олег ругался, но сейчас он выдает ударную дозу крепких слов. Жмурюсь, подавляя желание прикрыть уши. И одновременно пытаюсь придумать выход из положения.
— Папа, я все объясню, - только и говорит Оля. Это со мной она была храброй и наглой, потому что я просто «новая жена ее отца». Но с Олегом Оля всегда смирная и тихая, хоть и ему умудряется мотать нервы и доводить до того, чтобы он всерьез раздумывал лишить ее наследства.
— Что он здесь делает? – сдерживая злость, спрашивает Олег. Я спиной чувствую его злость, которая расползается вокруг невидимым черным дымом, готовым вцепится волку в глотку.
Да, именно так Кай и выглядит – как волк. Черный, взъерошенный, молодой и озверелый. И взгляд у него волчий: голодный, жесткий. Кажется, из нас четверых он единственный плевать хотел на происходящее. Прячет большие пальцы за пояс джинсов, ничуть не смущаясь того, что молния немного разошлась и редкая дорожка темных, жестких на вид волос неприлично толкается в сторону паха.
— Олег, я думаю, здесь точно не стоит об этом разговаривать, - влезаю я.
— Даниэла, не встревай, - отмахивается от меня муж. – Ты все время за нее заступаешься, и вот к чему это привело.
Оля смотрит на меня с немым вопросом. Немудрено, она-то не в курсе, сколько раз я уговаривала Олега не пороть горячку и вспомнить о том, что Оле всего-навсего двадцать два и она, как все девушки ее возраста, может быть категорична и груба, и совершает ошибки потому что пытается найти свой путь в жизни. Я не святая, совсем не святая, и делаю это не для того, чтобы очистить совесть, просто понимаю: Оля его единственная дочь, и их разлад все равно в первую очередь ударит по нашей семье.
— Одевайтесь и заходите в дом, - говорю, стараясь не смотреть на Кая.
Олег сверлит меня взглядом: недоволен, что я снова влезла в их семейное. Не видит, не понимает, что больше нет «его» и «мое», есть «наше». И как бы там ни было, я тоже в некоторой степени несу ответственность за Олю.
— Пожалуйста, Олег…
Он сжимает челюсти, но соглашается. И чтобы окончательно его успокоить – ныряю мужу под руку в поисках тепла и поддержки. Сила женщины не в том, чтобы быть ровным гвоздем в доске из железного дерева – я это знаю.
— Если я не убью его, мальчишка будет по гроб жизни тебе обязан, - бормочет Олег, пока я веду его к дому.
Я же просто надеюсь, что мы поговорим, придем к какому-то верному решению, которое устроит всех – и Кай навсегда исчезнет из моей жизни.
Глава пятая: Кай
Его рука у нее на плече: гладит поверх легкой полупрозрачной кофты, забирает ткань вверх, чтобы добраться до голой, покрытой сливочным загаром кожи. Пальцы скользят вниз, до тонкого острого локтя, и снова вверх, на этот раз зарываясь в волосы.
Делаю шаг вперед, чувствуя, как воздух в легких превращается в адский концентрат бешенства.
Я оторву ему руки, проломаю все пальцы, чтобы он больше никогда до нее не дотрагивался.
— Кай, ты что?! – Ляля тянет меня за локоть, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть ее.
Я заведен до упора, и едва ли тормозов хватит, чтобы вовремя остановиться. Если, конечно, я захочу остановиться.
Четыре месяца, сто двадцать сраных дней, каждый из которых был наполнен ею.
Она стала моим наваждением, моей болью. Сиреневый взгляд кипятком ошпарил сердце, и теперь в груди просто комок кровоточащего мяса, на который судьбой нанесено ее имя: Даниэла.
— Дани его успокоит, все будет хорошо. – Ляля смотрит на меня с бестолково-счастливой улыбкой. – Я же говорила, если судьба дает шанс, его нужно использовать.
Она говорит еще что-то, но мне в принципе по хую до всего, что выйдет из ее надутого ботоксом рта, если, конечно, это не мой член.
«Повернись, - мысленно приказываю Даниэле, которая уже почти скрылась из виду. – Повернись, блядь!»
Не поворачивается, только крепче прижимается к плечу чужого мужика. Я лучше язык себе откушу, чем назову Никольского ее «мужем».