Чумак пристроился покемарить, пока длинная колонна возов, запряженных серыми волами и забитых мешками с зерном, ожидала очереди на водопой. Воду брали из вырытого посередине улицы общественного колодца, у которого толпились с ведрами как местные, так и возчики. Очередь двигалась медленно. Кто-то из ватаги коротал время за игрой в самодельные шахматы, расчертив доску прямо в пыли, кто-то, как мною разбуженный, отдыхал в тенечке.
— Понаехали тут! — я восстановил равновесие и сплюнул в серую пыль, которую здесь можно было лопатой для снега сгребать. — Извиняюсь! Не заметил.
Чумак вскочил, поправил съехавший на глаза бараний колпак. Уставился на меня не по-доброму. Весь его вид — измазанные дегтем[1], как второй кожей, рубаха и шаровары, вислые усы под длинным носом, дурацкая челка, свисающая соплей по правой щеке из-под колпака — выражал скрытую угрозу. Даже его молчание.
Он бросился на меня стремительно, как стартовавшая ракета. Но я был к этому готов. Отступил чуть в сторону и успел зацепить его ногу носком кожаного башмака. Чумак полетел в пыль, которая ему была не страшна. Он и так был грязен донельзя.
Возчики повскакали у возов, бросив свои шахматы и рогожи. Столпились рядом в ожидании бесплатного развлечения. Один громко крикнул:
— Нестор!
И бросил моему сопернику, уже поднявшемуся с земли, длинную палку с набалдашником.
Тот ловко ее перехватил на лету и снова уставился на меня с нехорошей усмешкой. Его холодный презрительный взгляд не оставлял сомнений: на своих ногах я отсюда не уйду.
Я попятился к стене дома, откуда невольно согнал чумака. Мимо пронеслись кони. Кто-то громко закричал «тпруу!» Возчики загалдели на своем малопонятном уманском наречии.
Чумак шагнул вперед, замахиваясь палкой, — и… полетел в пыль, сбитый чьей-то рукой.
— А, ну, не балуй! — закричал нам здоровенный мужик в яркой шелковой рубашке, перехваченной узким лакированным поясом под животом.
Не успел я его поблагодарить, как сам получил по уху и улетел к возам.
Пока я поднимался на ноги и отряхивал свой сюртук, мужик надвинулся на зароптавших возчиков.
— Гляди сюда! — громко крикнул он, словно нуждался во внимании: все и так не отводили от него глаз.
Развернулся к дрожкам, ухватился за рессору, поднатужился — и переломил стальную полосу.
— Вот так! — крикнул он весело.
Возчики отступили.
Мужик отряхнул руки и полез в карман за серебром, которое щедро ссыпал в руку своему извозчику. Я заметил, что фалангу его мизинца на левой руке полностью закрывал золотой перстень с вырезанным гербом и камешком типа сердолика посередине[2].
— Это кто ж такой? — спросил я извозчика, недоуменно пялясь в спину мужику. Он неспешной походкой удалялся в сторону ближайшей площади.
— Известно кто… Граф Самойлов, гроза всех увеселительных заведений Одессы, — ответил мне не расстроенный, а довольный извозчик.
Я бросился вдогонку графу.
Он обернулся, заметил, что я бегу вслед за ним, и одобрительно кивнул на ходу:
— Что, грека, чуть не сцапали тебя раки? Зря с чумаками связался. Это такой народ — только держись. Ни бога, ни черта не боятся! Своих калечат, если провинился. А уж с чужаками…
Самойлов двигался вроде не быстро, но подстроиться под его широкий шаг было нелегко. Пер вперед, как танк, или, скорее, как медведь в лесу — уверенно и неотвратимо.
— На чумаках Одесса стоит! Жизнь у них суровая, и сами они ребята жесткие. Ежели кто из них проворуется, накормят соленой рыбой, напоят от пуза, пенис ниткой перетянут и ждут, пока мочевой пузырь не лопнет. Так и бросят в степи подыхать, — увлеченно рассказывал мне граф.
Ему, по-моему, было все равно, кто рядом. Были бы уши — а там плевать. Его кипучая натура требовала любого выхода — хотя бы в форме рассказов собственного сочинения.
— Вон, гляди, — он ткнул пальцем в сторону караульной будки с солдатом через площадь. — Намедни с сыном, штык-юнкером, гуляли, ветер поднялся, пыль столбом. Так тот караульный в вихре и не разглядел, какого чина сынок мой. Решил, что полковник али генерал. В колокол зазвонил — вся кордегардия выбежала на караул.
Он громко захохотал на всю площадь.
— Куда поспешаем, ваше сиятельство? — спросил я, когда прилично удалились от чумацкого табора.
— Так — на аттракцион, на Куликово поле, — все так же весело ответил граф, не чинясь.
Я заметил, что народу вокруг прибавилось и все двигались в одном с нами направлении. В этот поток вливались и базарные торговцы, и их покупатели с корзинками, и зеваки-обыватели с детьми на руках, и нянюшки с благородными отпрысками в лицейских мундирчиках. Все толкались, бранились, спешили, и вскоре мы с графом разминулись.