«Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда, полу-подлец, но есть надежда…», — так его Пушкин пропесочил в злой эпиграмме. Ошибся гений русской словесности! Не невежда и не подлец. Человек дела — вот каким я увидел наместника Новороссии во время круиза! Уверен, ему мой план понравится.
Мысли скакали, как и моя лошадка, отвлекая от дороги, и незаметно наша кавалькада добралась до Бахчисарая. Патруль двинулся в сторону минаретов вокруг ханского дворца. Я повздыхал о том, что не увижу фонтана слез. Поворотил на проселок, ведущий к Чуфут-Кале. Коняшка, которую окрестил Боливаром, легко преодолела крутой подъём.
Безлюдный пещерный город высоко в горах в нынешнее время оказался вполне обитаем. Тут, в восточной части плато, проживало не менее шестидесяти семей. Шумел базар у ворот в древней стене. Повозки торговцев из Евпатории, Симферополя и Бахчисарая как-то добрались сюда по непростой дороге. Купцы ходили по рядам, прицениваясь к богато отделанным седлам и разным украшениям, включая столь ценимые татарками золотые и серебряные монисто.
— Оставь лошадь у коновязи, ничего с ней не случится, — объяснил мне караим в белой чалме, когда я спросил дом Ковшанлы. — Наш глава, гамах Симха Бобович, запретил въезжать конным в город. Следует с почтением относиться к месту, где стоят Большая и Малая кенассы. А нужный тебе дом ты найдешь как-раз справа от Большой.
Кенассами, как я понял, караимы называли молельные дома или синагоги. Я поднялся на несколько ярусов по узким извилистым улицам и уткнулся в галерею с десятью колоннами и скромное строение — в ту самую Большую кенассу. Двухэтажный дом по соседству — из каменных блоков с единственным небольшим окном, глядевшим на улицу из-под самой крыши — оказался нужным мне жилищем ювелира. Меня беспрепятственно пропустили в комнату для гостей. Служанка подала орехи, соты, масло, сыр, фрукты и турецкие конфеты.
Ефрем Ковшанлы в красном камзоле и зеленом нижнем платье вид имел скорее воинственный, чем подобающий мастеру[2]. На толстом пузе за широким кушаком он пристроил внушительный кинжал, на боку висела сабля. Но смотрел не строго, доброжелательно и не спешил начинать разговор о делах. Сперва по восточному обычаю подробно расспросил меня, как прошло мое путешествие, здорова ли родня и нет ли среди моих родственников караимов.
— Скажите, уважаемый Ефрем, можно ли считать караимов иудеями? У вас слишком много, я вижу, турецких обычаев — и в одежде, и в устройстве дома. У вас же есть гарем?
— Как не быть! Много женщин, от пятнадцати до пятидесяти лет. Что же касается постоянно задаваемого вопроса, можно ли считать нас евреями? Отвечу со всей определенностью — нет! Наш газзан Мордехай бен Йосиф Султанский, назначенный нашей общиной в кенассу, недавно объяснял французскому маршалу де Мормону, который два года назад нас посетил, что караимы не исповедуют иудаизм. Хотя мы зовем наш город Села ха-Иехудим, «иудейская скала», на нас не падают ограничения, которые применяются к евреям в Российской империи. Наоборот, мы обласканы царем и можем торговать где угодно.
«Прямо как по Пушкину, полу-купец, полу-еврей…», — подумал я.
— Нуждается ли почтенный ювелир в камнях, которые могли бы ему пригодиться в работе?
Ефрем вздохнул, осуждающе покачал головой из-за моей нетерпеливости. Он встал с оттоманки и подошел к ломберному столику изящной европейской работы. Повернул крышку с изображением шахматной доски, выложенной перламутром, на 90 градусов и раскрыл створки. Внутри столешницы скрывалось зеленое сукно. Вероятно, столик предназначался для игры в карты. Но ювелир использовал его для другого.
— Выкладывай свои богатства, — усмехнулся он в бороду.
Я достал свою заветную коробочку из ливанского кедра, пережившую уже столько приключений, и аккуратно высыпал австрийские дукаты, жемчужины и камни на сукно. Ковшанлы погрузился в изучение.
— Жемчужины — не речные. Жалко, что их мало. Дам хорошую цену, ибо они мне пригодятся на футляры для черепаховых гребней. Мне заказали подарки для ныне царствующей четы. В следующем году в Крыму ожидают императора Николая. Непременно нас посетит, как его покойный брат Александр Благословенный, — в его голосе звучала гордость, словно именно к нему в гости наведываются царские особы.
— Чуфут-Кале навещал Император? — удивился я.
— А как же! Лет десять назад к нам приезжал. У Малой кенассы стоит теперь памятная доска о том визите, — ответил ювелир, задумчиво перебирая мой «лут», добытый у Никоса. — О, вот это добрый камень. Изумруд! Большой ценности. Сто рублей серебром стоит. А сердолики ценности малой. Но если хочешь, возьму до кучи, как и австрийские дукаты.