Дни ползли как улитки, превращались в недели, недели — в месяцы, а надлежащим образом франкированное теперь прошение барона о выдаче лицензии на рыбную ловлю в районе пещер Терпуэло ползло по инстанциям. Бургомистр снабдил прошение соответствующей резолюцией, горячо поддерживавшей ходатайство знаменитого австрийского ихтиолога, и направил его далее, губернатору. Канцелярия губернатора оказалась перед сложной проблемой: какому из референтов направить согласно внутреннему распорядку прошение, поскольку с сотворения мира никто не ходатайствовал о лицензии в запретной зоне. Сначала бумага попала на стол к временно исполняющему обязанности заведующего отделом охоты и рыболовства. Он прочел ее с раздражением, но и с почтительностью тоже, поскольку чиновнику положено почтительно относиться к четырнадцатикратному изображению увенчанного лаврами монарха на гербовых марках, нашел, что раздражение его обосновано, и передал бумагу по инстанции: одному из своих советников, отвечающему за рыбную ловлю в пещерах. На столе у того она долго покоилась в папке для входящих, ибо советник, решавший дела в строго хронологическом порядке, только что вернулся из отпуска и занимался пока что июлем месяцем. Если бы не подоспело новое ходатайство барона, в котором он указывал на важность своего проекта, и если бы бургомистр Пантикозы не проявил любезность, сопроводив это ходатайство пометкой «срочно», решение дела отодвинулось бы на необозримое время, поскольку июль, которым занимался советник, был июлем прошлого года. После некоторой суматохи прошение с приложением объяснительной записки поступило в управление таможенной службы и пограничного контроля, поскольку найденный тем временем на карте вход в пещеры Терпуэло находился на ничейной территории между Испанским Королевством и Французской Республикой.
Начальник таможни удовлетворился тем, что засвидетельствовал на полях свою некомпетентность и с курьером направил дело военному коменданту провинции, ведь попасть в пещеры можно было только из запретной зоны. Генерал от кавалерии Конде Сендрон-и-Клавель направил изрядно захватанное и исчирканное прошение обратно в отдел охоты и рыболовства, прибавив на словах, что он плевать хотел на рыболовов, и что занялись бы лучше браконьерами, которые прямо у него под носом стреляют лучших оленей. И мог себе это позволить, будучи близким другом члена губернского управления советника Торпедо, коему подчинялся временно исполняющий обязанности заведующего отделом охоты и рыболовства.
Было бы несправедливо по отношению к испанским властям предположить, что таким образом прошение барона отправится по новому кругу. Член губернского правления советник Торпедо самолично отправился к губернатору, маркизу де Лангерра, чтобы сделать обычный ежедневный ход в шахматной партии, уже семь месяцев разыгрываемой обеими высокими особами, и при этом, пробормотав нечто о принципиальном значении, оставил дело на инкрустированном слоновой костью губернаторском столе. А маркиз, прожженный администратор, поручил секретарю снять четыре копии и с курьером отослал их в Мадрид: одну — в Министерство внутренних дел, это никогда не повредит; другую — в Министерство иностранных дел, раз барон был иностранцем; третью — в Министерство обороны, поскольку пещеры, как уже известно всем и каждому, лежат в запретной зоне; четвертую — в Министерство сельского хозяйства, которому подведомственны охота и рыболовство. Самым любезным образом у досточтимых министерств были испрошены инструкции по подотчетным им вопросам.
И надо же такому случиться, что в тот самый день, когда советник первого класса Бонилья-и-Фицморрис прочел в Министерстве иностранных дел копию прошения, он был приглашен на прием в австрийское посольство. Между перепелкой и рюмкой абрикосового ликера из Вахау он невзначай спросил у Его Превосходительства посла д-ра Алоиза Пихльгрубера, не знает ли тот некоего барона фон Кройц-Квергейма. Будучи настоящим дипломатом, Его Превосходительство Пихльгрубер находился в тайных сношениях с оппозицией и обнаружил осведомленность. С тонкой дипломатической улыбкой, в которой сочувствие боролось со злорадством, посол рассказал советнику о конфискации баронского состояния и ордере на его арест, выданном в связи с политической неблагонадежностью барона.
— Следовательно, нежелательный иностранец, — удовлетворенно подытожил советник Бонилья-и-Фицморрис.
— Да нет же! Большой ученый! — поправил превосходительный Пихльгрубер.
Направленный по поручению всех министерств ответ Министерства внутренних дел гласил, что, руководствуясь стремлением поддерживать с Австрией традиционно дружеские отношения и вытекающим из него обязательством не оказывать официальной поддержки неблагонадежным подданным дружественного государства, учитывая также интересы национальной безопасности, выдача испрашиваемой лицензии на рыбную ловлю представителю рода, во многих поколениях дававшего военных, нежелательна, хотя она не противоречит интересам рыболовства и не затрагивает подведомственных таможне вопросов.
Решение провинциальных властей, согласованное с точкой зрения Министерства внутренних дел, было вручено барону под расписку посыльным магистрата Пантикозы 16 февраля.
Одновременно с отказом в ответ на прошение к губернатору — то есть почти за шесть месяцев до получения отрицательного решения и за несколько недель до наступления зимы, пока происходили все эти поступления, получения, рассылки и пересылки, бургомистр выдал барону лицензию на рыбную ловлю во всех муниципальных водоемах Пантикозы и окрестностей. За исключением резервуаров для сбора дождевой воды и декоративных водоемов барон имел право ловить рыбу практически везде. Бургомистр надеялся таким образом хотя бы на первое время утешить нетерпеливого ученого. Уже тогда он, хотя и подозревал недоброе, надеялся все же на благоприятный исход дела, поскольку результаты предполагаемой экспедиции должны были добавить к фундаментальному труду «Тысячелетняя Пантикоза» исключительно захватывающую главу. Стало быть, через курьера он вручил барону лицензию с присовокуплением пожелания удачи. Курьер же был страстным адептом Святого Петра{113}, и ему поручили показать знатному иностранцу самые богатые рыбой ручьи и озера. Со своей стороны, барон ухватился за предоставившуюся возможность рассеяться, если в его случае рыбную ловлю вообще можно назвать развлечением, а не полевыми научными изысканиями, хотя в некоторой степени и minoris gradus,[21] и распаковал весь арсенал удочек, сачков и садков, с которого не спускал глаз во все время путешествия. Близлежащий женский монастырь обрел в его лице понимающего и щедрого покупателя искусственных мух. С тех пор почти каждый божий день барона с перекинутым через плечо чехлом с удочками и парой болотных сапог, окутанного ароматическим дымом сигары, видели направляющимся в сопровождении курьера или в одиночку к какому-нибудь водоему. Он по-царски снабжал хозяйство г-жи Сампротти вкуснейшей рыбой. Некая толика улова попадала через курьера даже на стол бургомистра, так что уже начали поговаривать о вкладе барона в рост благосостояния Пантикозы. Пепи же отыскал в букинистической лавке, занимавшей на главной площади полуподвал рядом с мясной лавкой, подобной литературным легким города — вдыхавшей в соответствии с кончинами читающих граждан Пантикозы наличествующие в городе книги и выдыхавшей их во все более потрепанном виде, «La Poissoniere habile»,[22] знаменитое собрание рецептов рыбных блюд мадам Дюгреффо. При помощи этого кулинарного пособия и изобилия исходного продукта ему отлично удавались все новые вариации на тему форели, правда, не обошлось и без экспериментов.
За эти мирные недели барон успокоился и чуть ли не повеселел. В его мыслях поющая рыба обрела уже почти физическую реальность, а когда в день Святой Цецилии ему удалось выловить мужскую особь молочной форели и подсадить ее к купленной на рынке женской особи, он вполне примирился с Пантикозой. Часами простаивая в саду у чана с проточной водой, он с головой ушел в супружескую жизнь молочных форелей. А Симону удалось установить телеграфную связь с базельским банком барона. Походная касса наполнилась, жизнь же на отдаленном курорте была дешева.