Поселившись в своем Нескучном, барон Н. А. Корф женился 22 лет от роду на дочери одного из соседних по имению помещиков, Марии Михайловне Клевцовой. Как он сам говорит в своих «Записках», женитьба «разлучила» его с самым близким ему человеком за все время пребывания в Петербурге, родной теткой его по отцу, Ε. Φ. Κёлер, «служившей матерью в лучшем смысле слова». Но, как видно из его «Записок», он был вполне счастлив в супружестве.
Короче говоря, очутившись в положении самостоятельного, женатого екатеринославского помещика, он как бы «сжег корабли» своего привилегированного происхождения и воспитания, своего знатного родства и связей. Но это как бы даже облегчило барону Корфу возможность зажить в своем Нескучном очень деятельною и разумною жизнью, не замедлившею принести громадную и вовеки незабвенную общегосударственную пользу.
Поселившись в своем поместье, барон Корф очутился в среде крестьян, обожавших память его матери, нянчивших и всячески баловавших его, когда он лишился матери. Даже в то время, когда он жил у тетки, в Воронежской губернии, нескученский приказчик, пешком пришедший из Екатеринославской губернии для свидания со своими родными, не поленился разыскать маленького Корфа, пришел проведать его и принес ему гостинец. Это свидание так тронуло мальчика, что он тогда же, семи лет от роду, сказал себе: «Эх, вот как вырасту я, тогда-то заживут крестьяне деревни Нескучной!» Ради этого-то, главным образом, барон Н. А. Корф и предпочел деревню столице, казавшейся ему узкою и тесною. Между ним и крестьянами установились самые добрые, сердечные отношения, которые были настолько прочны, что не только до освобождения от крепостной зависимости, но и до самой смерти Корфа нескученцы всем обществом подносили ему хлеб-соль в виде поздравления ежегодно в день его именин, на Пасху и на Рождество.
Наслаждаясь радостями удачной семейной жизни, полной любви и взаимного уважения, деятельно занимаясь улучшением своего и крестьянского хозяйства, барон Корф не забросил и удовлетворения потребностей высшего духовного порядка – самообразования. В совершенстве владея французским, немецким и английским языками, он выписывал лучшие из журналов и газет как на русском, так и на трех названных иностранных языках, и приобретал наиболее выдающиеся сочинения, главным образом философского, политического и педагогического содержания. Таким образом, у него постепенно формировалась очень солидная и разносторонняя библиотека, достигшая со временем весьма значительных размеров. Приученный к усидчивости, аккуратности и методичности в занятиях, он много, серьезно и успешно работал над собственным самоусовершенствованием.
Появление детей обратило его внимание в сторону воспитания. Обе его дочери преимущественно ему обязаны своим образованием. Это, конечно, потребовало большой подготовительной работы с его стороны. Знакомясь с делом воспитания и обучения теоретически, он, тем не менее, выезжал и за границу для непосредственного изучения школьного дела на родине Песталоцци.
В такой серьезной научной и разносторонней подготовительной деятельности прошло 10 лет. Благодаря этому крестьянская, а потом и земская реформы нашли в бароне Корфе не только горячего и энергичного общественного деятеля, но и человека, замечательно зрело и всесторонне подготовленного к служению на пользу общую.
Как землевладелец и член дворянской корпорации барон Н. А. Корф принимал деятельное участие в дворянских собраниях, работая, понятно, в культурном и прогрессивном направлении. Весьма ценное значение имело также участие барона Корфа как человека широко образованного и разносторонне развитого в подготовлении, проведении и практическом осуществлении на месте крестьянской реформы. Вот что, например, говорится об этой стороне деятельности Корфа в «Воспоминаниях» Гнедина, напечатанных в 5, 6 и 7-й книжках «Русского богатства» за 1893 год:
«Незадолго до нашего очередного дворянского собрания в первое трехлетие освобождения я познакомился с молодым человеком, возвратившимся из заграничного путешествия, бароном Н. А. Корфом. Эта замечательно светлая личность высказывала полную симпатию всем моим посредническим действиям и изъявила готовность дать на собрании отпор всем могущим быть на меня нападкам. Дворянское собрание было замечательно бурное вследствие озлобления против положения и желания во что бы то ни стало вернуть старые порядки. Приверженцы старины замышляли жестоко пробрать некоторых мировых посредников и даже, если возможно, исключить их из сословия дворян. В числе лиц, предполагаемых к исключению, был и я. Разумеется, действия этих посредников должны были разбираться по уездам, начиная с первого. Обвинение началось против одного из посредников Екатеринославского уезда, очень деятельного и энергичного. Посредник бойко защищался. В качестве обвинителя выступил также и мой приятель, отставной артиллерийский полковник, арендовавший в моем участке имение. Он был яростный крепостник и требовал, между прочим, чтобы в адресе Государю, по случаю манифеста об освобождении крестьян, непременно была выражена просьба, чтобы суд над крестьянином принадлежал помещику, с правом наказывать за все провинности. Против полковника выступил барон Корф. В блестящей речи он защищал посредников и между прочим указал на то, что дворянское собрание не имеет права судить их, так как их служебная деятельность соответствует духу положения, а порицать последний закон значило бы идти против высочайшей воли, ясно выраженной в манифесте об освобождении крестьян. Речь Корфа сильно повлияла на собрание, о посредниках бросили говорить, и адрес был составлен по редакции Корфа и, кажется, Савельева. Это дворянское собрание было предсмертной агонией существовавшего порядка: волей-неволей надо было осознать, что старые порядки рухнут и что следует ждать новых реформ и присматриваться к ним».
Но общественная деятельность барона Корфа характерно определилась лишь с введением земских учреждений. Само осуществление земских собраний и управ, введение судебной реформы и вся последующая организация земства происходили при непосредственном и очень деятельном его участии как гласного александровского уездного земства и екатеринославского губернского. На первых же порах земской деятельности мы видим барона Корфа в роли секретаря земских собраний, члена ревизионной комиссии, почетного мирового судьи, а затем и председателя мирового съезда. Достаточно заглянуть в земские журналы той поры, чтобы убедиться, что на каждом из этих постов общественного служения барон Корф был на высоте оказываемого ему доверия. В новом и обширном земском хозяйстве и «мировом» институте он проявил ясное понимание дела и глубокое знание как бытовой жизни, так и узаконений. Как это видно, например, из «Воспоминаний» покойного Гнедина, также бывшего земским гласным, с момента первых выборов земских гласных и во всю последующую земскую деятельность барон Корф был одним из главных руководителей и заправил во всем местном земском хозяйстве. На каждом из постов почетного общественного служения он проявлял замечательную энергию и просвещенное руководство – с широким и возвышенным общественным взглядом.
Такая роль барона Корфа как выдающегося земского работника чувствовалась и признавалась не только в рамках уездного, но и губернского земского хозяйства, как об этом можно судить, между прочим, по следующему факту. Осенью 1867 года барон Корф, заваленный делами по своим прямым обязанностям в александровском уездном земстве, не предполагал быть на очередном земском екатеринославском губернском собрании. Узнав об этом, собравшиеся губернские гласные с председателем собрания во главе, послали ему «по эстафете» следующее знаменательное коллективное приглашение:
«С особенным прискорбием узнали мы, что вы не предполагаете быть в настоящем земском собрании. Уважая вас как одного из первых и полезнейших деятелей нашего губернского земства, мы высоко ценим оказанные уже вами услуги земскому делу, дорожим вашим образованным направлением, любим вас как благороднейшего человека и, при такой душевной расположенности, решаемся послать вам это письмо по эстафете и усерднейше просить вас не лишать нас удовольствия иметь вас нашим полезнейшим сотрудником и в настоящую сессию. Позволяем себе надеяться, что вы, настолько любя земское дело, примете к сердцу нашу просьбу и не откажете исполнить ее к общему нашему удовольствию».