Осторожно, почти нежно, он отделил кожу и мышцы от ребер, раскрывая грудную клетку. Под ними прятались сердце и легкие — органы, что еще сегодня ночью качали кровь и снабжали ее кислородом.
Перо в руках девушки замерло. На миг она задумалась о том, насколько все-таки хрупка человеческая жизнь. И еще о том, что она целиком и полностью зависит от слаженной работы тех деталей, которые сейчас выглядели просто кусками мяса.
Барон взял со стола пилу для костей. Приложил полотно к грудине. Омерзительное жужжание наполнило морг, а хруст ребер, поддающихся напору лезвия, напомнил треск сухих веток. На мгновение Розе показалось, будто сам дьявол водит смычком по ее нервам. Семитьер разрезал кости с обеих сторон и поднял грудину, словно крышку сундука, обнажая внутренности.
Безжизненное сердце, темно-красное, неподвижное, как комок обожженной глины, сейчас лежал прямо перед ним. Легкие, сморщенные и бледные мешки, прижимались к нему, будто два сдувшихся воздушных шарика.
“Такие, как подарила мне мама на пятилетие”, — прошептала Роза, незаметно для себя встав с табурета и приблизившись к трупу. Гведе одобрительно посмотрел на нее и, перерезав веревки сосудов, осторожно вытащил сердце из полости. Положил на весы:
— Вес, форма, цвет — все в норме. Никаких патологий. Удивительно здоровый человек был этот самый Дрейфус.
Девушку слегка замутило. Барон указал ей на круглую коробочку, стоявшую у изголовья стола:
— Unguentum menthae. Мазните немного под носом. Ментол помогает успокоить нервную систему. Теперь займемся легкими. Гм. Кроме того, что усопший дымил, как паровоз, ничего необычного.
Роза наблюдала за тем, как могильщик кромсает тело мертвеца, извлекая из него кусок за куском.
“Какое хладнокровие… А что, если он такой же точно, как убийца, которого ищет Раффлз? Нет. Не может быть. Он совсем другой. Должен быть другим!”.
Опустившись к брюшной полости, Семитьер расширил разрез на животе. Рассек желудок. Он был полон частично переваренной едой, среди которой явственно угадывались крупные ломти яблока.
— Наши люди кичатся тем, что они являются пуританами от христианства, но как только жизнь устраивает им испытание, сразу же бегут к языческим традициям. Какова глупость — силой кормить умирающего яблоками. Видите ли, есть примета, что если пребывающий на смертном одре съест его, то непременно выздоровеет. Роза?
Девушку рвало. Могильщик любовно погладил ее по голове, убирая волосы с лица и пододвигая к ней поганое ведро:
— Не переживайте, ма петит, для первого вскрытия вы вели себя молодцом. Если хотите, можете уйти прямо сейчас.
Он кивнул ей на графин с водой. Роза сжала кулаки, чувствуя, как желудок выворачивается наизнанку.
“Я не уйду, — подумала она. — Не вернусь в ту дыру, где живые страшнее мертвых. Я должна выдержать.”
Спазмы утихали и девушка упрямо поджав губы, качнула головой:
— Я справлюсь. Простите меня, пожалуйста. Такое больше не повторится.
— О, вы заблуждаетесь. Еще несколько раз точно повторится. Впрочем, в этом нет ничего преступного. В конце концов, вы же не заблевали нашему покойничку его внутренности! И помните, каждый великий врач проходит через нечто подобное. А звание это может получить не тот, кто ничего не боится, а тот, кто способен пересилить страх и отвращение. Если вы успокоились, можем продолжать? Нас ждет самое интересное. Точнее, убившее месье банкира. Его печень. Судя по тому, что остальные органы нетронуты, а на магистральных сосудах, соединяющих этот карминовый фильтр с остальным организмом, есть следы швов. Осмелюсь предположить, что лечили хирурги именно печень. А вот и парочка скоб в области желчных протоков, кстати… Ба-а-а-а! Да тут же ярко выраженные признаки некроза и воспаления! Ну-ка, насколько мы увеличены?
На массивную чашу весов легла желтая с зеленоватыми прожилками, похожими на паутину смерти, печень.
— Как я и предполагал. А что в разрезе?
Роза с ужасом отметила, как, несмотря на трепетное отношение к мертвецу, Барон кромсал его органы так, словно делал бы это ее отец, Роман на своей бойне. Заметив ее недоумение, прозектор пояснил:
— Самое ценное в человеке после смерти — это душа. Все остальное, не более чем дневник усопшего, повествующий нам о его жизни.
Он придвинул светильник и, опустив на глаза свой диковинный увеличительный прибор, принялся копаться в содержимом печени: