Понедельник, 13 марта, вечер
Ресторан “Золотая антилопа” расположился на углу бульвара Сен-Мишель, в самом сердце буржуазной части столицы, где воздух пах не углем, а лавандой и духами. Здание его выделялось среди соседних домов резными карнизами и витражами. Над входом висела бронзовая вывеска, которая поблескивала в тусклом сиянии уличных ламп, а изнутри доносились приглушенные звуки струнного квартета, вплетенные в легкий гул разговоров.
Внутри заведение выглядело царством роскоши и респектабельности. Зал освещали люстры из хрусталя и бронзы, подвешенные на цепях к потолку, расписанному сценами охоты на мифологических животных. Стены, обитые темно-зеленым бархатом, украшали картины в позолоченных рамах — портреты красавиц с холодными глазами и пасторальные пейзажи галльских деревень. Столы, накрытые белоснежными скатертями, сверкали серебряными приборами и фарфором, а официанты в черных фраках двигались бесшумно, словно тени, разнося изысканные блюда.
Роза, Барон и Франсуа Раффлз сидели у окна, выходящего на бульвар. Девушка, непривычная к такой пышности, осторожно держала бокал с рубиновым вином, ее черное платье от Барона выглядело скромно, но изящно среди ярких нарядов других гостей. Инженер-сыщик, щеголяющий в форменном мундире, также казался здесь чужаком. Барон же, в своем похоронном фраке с золотыми пуговицами, смотрелся как хозяин этого мира — его бледное лицо и горящие глаза притягивали взгляды, а трость с серебряным черепом ворона на рукояти лежала рядом, словно молчаливый страж.
На столе перед ними красовались блюда, достойные королей: жареный фазан под соусом из трюфелей, устрицы в маринаде, поданные на серебряных тарелках, и десерт — шоколадный мусс, украшенный съедобным золотом.
Официант, с поклоном поставивший перед Бароном поднос с тушеным кроликом в вине, тихо произнес:
— Блюдо от шеф-повара за счет ресторана. Изысканная кухня Гельвеции отлично будет звучать под аккомпанемент красного андалузского. Сто ливров за порцию.
Роза ахнула, Раффлз приподнял бровь, а Барон, отрезав кусочек мяса, лениво усмехнулся:
— Сотня монет за кролика? Ха! За такие деньги я бы воскресил его, чтобы он сам доплатил за честь быть мной съеденным. Впрочем, смерть всегда дорого стоит — особенно если ее подают с гарниром.
Роза смущенно улыбнулась, а Раффлз фыркнул, скрывая смех за бокалом.
— Барон, Роза, к слову, вы слышали о том, что было сегодня утром на площади Бонапарта у арки?
Семитьер утер губы, заинтересованно посмотрел на друга:
— Нет, но надеюсь, ты расскажешь.
Инженер-сыщик расхохотался:
— Лучше, чем репортеры “Скандалки” я рассказать сделать не смогу. Извольте ознакомиться. — С этими словами он протянул Барону смятый газетный лист. Гведе откашлялся и прочел вслух:
“Сегодня утром Елисейские поля, сияющий центр нашей славной столицы, стали ареной невиданного позора. Некий полоумный малый, лишенный всякого стыда и одежды, носился по бульвару, вопя во все горло и пугая добропорядочных граждан. Его крики — "Графиня, простите! Я ваш навеки!" — разносились над мостовой, заставляя дам падать в обморок, а кучеров терять управление.
Свидетели утверждают: этот несчастный, чье имя пока остается тайной, выскочил из переулка близ Фобур Сен-Оноре в чем мать родила, с растрепанными волосами и безумным взглядом. Он бросался к прохожим, умоляя передать его мольбы некой графине Л. "Она сводит меня с ума!" — кричал он, пока жандармы, наконец, не скрутили его под громкий свист толпы.
Кто эта таинственная графиня? Уж не та ли светская львица, что недавно блистала на балу у герцога Орлеанского? Говорят, ее холодный нрав сломал не одно сердце, но чтобы довести беднягу до такого — это уже нечто! Или, быть может, он — жертва карточного долга, проигравший все, вплоть до панталон? Читатели, пишите нам свои догадки! А пока Лютеция гудит: любовь ли это безумная или просто дурной спектакль? Одно ясно — Елисейские поля еще не видели такого срама!”
Барон хмыкнул:
— Хоть в чем-то столичные писаки не ошиблись. Карточный долг, господа, вещь святая. Однако, я не думал, что нервов Жана Мантеня хватит всего на сутки. Нужно будет наведаться к нему, как только его перевезут из кордегардии в мягкую комнату Сальпетриера.
Раффлз вытаращил глаза:
— Ты знаешь этого бедолагу?
Гведе сделал глоток из бокала:
— Не настолько он несчастен. Так… легкое помешательство.
— И ты не имеешь к этого никакого отношения?