Чувство, что «теперь все погибло», у действительно лучших людей русского общества оказалось преобладающим. Действовать пытались единицы. Но о них — ниже. А пока — несколько слов о великосветской дряни и простонародной сволочи.
… Красный цвет преобладал на столичных улицах теперь уже бывшей Российской империи. Самое удивительное заключалось в том, что красными бантами украшали себя не только солдаты, матросы, рабочие, студенты, курсистки и извозчики, то есть движущая сила, своеобразное «пушечное мясо» революции. Красные ленты развевались на элегантных экипажах лучших людей аристократического Петербурга — Петрограда. Многие офицеры и генералы — завсегдатаи петербургских салонов — не побрезговали украсить свои форменные шинели модным революционным цветом. Красный бант нацепил на свой мундир морского офицера даже двоюродный брат свергнутого императора — Кирилл Владимирович. 9 марта 1917 года он совершенно добровольно, не подвергаясь никакому давлению, откажется от прав на российский престол и присоединится к акту великого князя Михаила Александровича: «Относительно прав наших, и в частности моего, на престолонаследие, горячо любя свою Родину, я всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа великого князя Михаила Александровича».
Примеру «революционного великого князя», как называла Кирилла Владимировича вся левая и демократическая печать тех дней, последовали многие высшие армейские чины. Барон Врангель, прибывший в середине марта с фронта в Петроград, позже с ужасом вспоминал об увиденном: «… я встретил одного из лиц свиты государя, тоже украсившего себя красным бантом; вензеля были спороты с погон; я не мог не выразить ему моего недоумения увидеть его в этом виде. Он явно был смущен и пытался отшучиваться: «Что поделать, я только одет по форме — это новая форма одежды…» Общей трусостью, малодушием и раболепием перед новыми властителями многие перестарались…
Эта трусливость и раболепие русского общества ярко сказались в первые дни смуты, и не только солдаты, младшие офицеры и мелкие чиновники, но и ближайшие к государю лица, и сами члены Императорской фамилии были тому примером. С первых же часов опасности государь был оставлен всеми. В ужасные часы, пережитые императрицей и царскими детьми в Царском, никто из близких к царской семье лиц не поспешил к ним на помощь».
Положение в Уссурийской конной дивизии, где нес воинскую службу барон Р. Ф. Унгерн, было отражением всех тех противоречий, что раздирали личный состав воюющей армии после февральских событий 1917 года. В конце 1916 года дивизия была отведена с фронта и расквартирована в Бессарабии. На нее возлагалась задача по охране железнодорожных узлов и сооружений, а также по поимке дезертиров, бежавших с фронта. Штаб дивизии располагался в окрестностях Кишинева. Обстановку среди личного состава дивизии, сложившуюся после отречений государя и великого князя Михаила Александровича, замечательно передает в своих «Записках» барон П. Н. Врангель, принявший к тому времени командование 1 — й бригадой Уссурийской конной дивизии: «Первые впечатления можно охарактеризовать одним словом: недоумение. Неожиданность ошеломила всех. Офицеры и солдаты были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало, люди притихли, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции… ликовали. Персонал передовой летучки, в которой, между прочим, находилась моя жена, в день объявления манифеста устроил на радостях ужин; жена, отказавшаяся в нем участвовать, невольно через перегородку слышала большую часть ночи смех, возбужденные речи и пение».