— Я вас, кажется, утомил? Вы снова загрустили.
— Нет, — улыбнулась «психолог» и дожевала вялую зелень, — все нормально. С вами очень легко, — неожиданно для себя призналась она и посмотрела на часы, — но уже поздно, а мне завтра рано вставать.
— Может, выпьем на дорожку кофе?
— Кофе я угощу вас дома, — изумилась собственным словам ненормальная. И улыбнулась. — Если вы не против, конечно.
— Спасибо, — его хватило только на это слово.
В машине водитель молчал, а пассажирка беспечно мурлыкала под нос. Кристину точно черт оседлал: ни совести, ни страха, ни стыда. Но ей был нужен сейчас этот сыщик! Как воздух, как вода, как вино, которое только что пили. В молчании подъехали к дому, поднялись в надсадно скрипящем лифте, вошли в пустую темную квартиру. Она подняла руку включить свет.
— Не надо, — шепнул гость и привлек хозяйку к себе. — Ты, правда, этого хочешь?
— Да!
А воспаленный мозг высветил: «не потому, чтоб я тебя любил, а потому, что мне темно с другими»[3].
После новогодней передышки по редакции поползли слухи о смене главного. Поговаривали, что будет кто-то из молодежки. Окалина к сплетням не прислушивалась, общение свела до минимума, курила в одиночку. И работала. Как ломовая лошадь, как вол, как упрямый ишак. Вникала в каждую мелочь, затыкала собой все дыры, с радостью соглашалась на то, от чего другие отказывались с досадой. И ждала. Кристина была уверена: ее время впереди, и оно обязательно наступит. Что на уме у этой гордячки не знал никто, а вот безотказностью бесстыдно пользовались многие. Сначала, естественно, кто главнее, потом — равные. Порывалась сесть на голову даже шелупонь, но младший редактор цыкнула, и те заткнулись. После похорон месяца три о ней не уставали чесать языками. Особенно старалась Марина Львовна. Мстительная Марина никак не могла забыть тот сухой тон, который позволила себе однажды сопливая жена знаменитого мужа. Но что сказано было Ордынцевой, аукнулось Окалиной. И злопамятная старушка вовсю поливала выскочку грязью, компенсируя свою былую терпимость. Как-то утром, на подходе к редакторской Кристина услышала возмущенный голос. Дверь открыта, и не захочешь — услышишь.
— С какой стати этой соплячке премия? — бушевала Волкова. — Без году неделя в редакции, а огребает такие деньги!
— Окалина работает у нас прилично, — подал реплику спецкор Илья, — года три, не меньше. И пашет на совесть, между прочим.
— А тебе бы, Илюша, лучше помолчать! — огрызнулась Марина. — Все вы, мужики, одинаковы: перед вами крутани задом — и мозги тут же окажутся в паху.
— Мариночка Львовна, — хихикнула Лушпаева, — а вы, оказывается, охальница!
— Рядом с такими не то, что охальницей, трахеей станешь, — пробурчала старая дева.
— Кем?
— Догадайся с трех раз.
— Трахея — от слова «трахаться», — пояснил Илья.
— Ага, — поддакнула Марина, — без удержу, как твоя ненаглядная. Думаешь, чем она Ордынцева взяла? Да тем самым! Вот бедный мужик и потерял голову, женился себе на погибель.
— Ордынцев и сам был далеко не монах, — возразил Илья, — еще неизвестно, кто кого совратил. А если вы намекаете, что Кристина виновата в его смерти, так почему она тогда не за решеткой?
— Да все потому же, — хмыкнула старая сплетница, — в милиции тоже мужики. Глазками стрельнула, задом вильнула — и гуляй на свободе. А уж если пару раз покувыркаться с кем надо…
— Ага, — радостно подхватила вторая, — а после трубочки перерезать — и концы в воду. Криська — та еще штучка!
— Доброе утро, — поздоровалась «штучка», невозмутимо направляясь к рабочему столу.
— Привет! — ответил Илья и, как ошпаренный, выскочил из комнаты.
— Что это с ним? — весело изумилась Лушпаева.
«Совесть у человека еще не сожрали», — подумала Кристина и аккуратно положила на подоконник сумку.
— Ты опоздала на пять минут, — проворчала Марина, — а премию получаешь больше других.
— Премию, Марина Львовна, выдают за работу, а не за болтовню.