— Пустоцвет, — полетело презрительно в спину. — Бабы замуж выходят, чтобы детей от мужа рожать, а не трахаться со свои долбанным эфиром.
Она застыла на пороге кухни, потом резко развернулась и, глядя в упор, просветила.
— Если когда-нибудь, дорогой, ты захочешь расстаться, не ломай голову, как это сделать. Просто скажи что-нибудь подобное, и я тут же уйду сама, даю слово.
— Твое ослиное упрямство и ангела заставит чертыхаться!
Кристина притворилась спящей, когда тихо открылась дверь спальни. Послала мысленно подальше нахальную мужнину руку и его самого, изобразила глубокий безмятежный сон, дождалась сопения под ухом и только тогда расслабилась.
Сегодняшний вечер вышел комом. Они и раньше ссорились, но так — впервые. Через полгода после операции Корецкий заныл, что она себя гробит, что из Останкина прямая дорога на тот свет, и, чтобы удержаться на этом, нужно взяться за ум, а не хвататься с упоением за микрофонную петличку. Потом повадился затаскивать ее в постель каждую свободную минуту, как будто вчера поженились. Процесс доставлял наслаждение обоим, но один не знал, что другая никогда не порадует результатом. А сегодня у Корецкого был день рождения. Утром она клялась-божилась, что будет дома не позже шести. Заедет в магазин, приготовит ужин, и они отметят этот праздник. Вдвоем, при свечах, выключенном телевизоре, задернутых шторах и Дюке Эллингтоне[4], которого Стас мог слушать часами. Но в пять позвонила талалаевская секретарша и сообщила, что через час босс ждет Окалину в своем кабинете. После первого путча Лев Осипович только и успел путного сделать, что вернул паршивую овцу в стадо. Затем он сразу и резко взлетел. Занялся политикой, выбился в нардепы, потом организовал новый телевизионный канал, наладил его работу и снова объявился в Останкине, теперь уже руководить не частью — целым. Талалаев был далеко не глуп, отлично разбирался в своем деле, его чуткий нос точно улавливал направление ветра (тот августовский сбой не в счет, и на старуху бывает проруха), умел, когда нужно, быть правдолюбом, знал цену словам и ловко ими торговал — время подошло ему, словно перчатка, и журналист с удовольствием ее натянул. Но с какой стати этот человек вдруг вспомнил о ней — было для Кристины загадкой.
Все прояснилось на третьей минуте, когда после формальных любезностей Талалаев предложил вести информационную программу на новом, независимом канале.
— Не зависимом от чего? — спросила новостница. Ее вполне устраивал нынешний статус, кидаться очертя голову в другой не было нужды.
— От кармана, — ухмыльнулся телевизионный босс. — А если серьезно, это будет совершенно иное телевидение. Честное, объективное, без одергиваний и указивок сверху — свободный эфир для свободных людей. Понятно излагаю?
— Да. Какой хронометраж?
— Ты посмотри, — развеселился Лев, — еще торгуется!
— Я не торгуюсь, просто не люблю играть втемную.
— Хронометраж сорок минут, полная свобода действий и втрое больше звонкой монеты. Как тебе?
— Я согласна.
— То-то же.
— При одном условии.
— По-моему, ты наглеешь, Окалина. Тебе так не кажется?
— Кажется. Разрешите взять с собой редактора?
— Ты пытаешься войти в чужой монастырь со своим уставом, — сдержанно заметил Талалаев.
— Я думала, меня зовут на волю, а не в монастырские стены.
Большой человек вздохнул и взялся за телефонную трубку.
— Свободна.
— До свиданья, Лев Осипович.
От нетерпения поделиться новостью с мужем у Кристины горели ладони и пятки. Руки торопили руль, ноги подгоняли педали. В итоге, не успела проехать перекресток на желтый и зацепила красный.
— Правила движения, госпожа Окалина, нарушать нехорошо. Так и до беды недалеко, — молодой гаишник старался придать голосу строгость, но восторг на его круглой физиономии обнадеживал, что наказания не будет, может, даже здесь обойдется без взятки.
Она приветливо улыбнулась и заглянула в голубые щелочки с рыжими ресницами.
— Ой, простите, пожалуйста, товарищ капитан. Ни за что больше не буду, клянусь! — молитвенно сложила руки на груди. — Спешу на день рождения к собственному мужу, опаздываю на целых два часа. Вы же знаете, какая у нас с вами работа, — примазалась телевизионщица к славе гаишника, — ни сна, ни отдыха. А страдают в первую очередь близкие, — и закатила глазки. — Не дай Бог, если муж узнает, что я проехала на красный, он ненавидит лихачей!