С мёдом, в собственном соку, в сахаре... В сахаре Фёдору нравились более всего: кислинка, так необычно растекающаяся по языку, и крупинки сладкого сахара, оттеняющие вкус.
Здесь главное не переборщить, не пересыпать... Но маменькина работница слишком хорошо знала вкус молодого господина.
Притормозил коня, подъехал ближе и сначала не поверил глазам своим.
Она...
Та, которая забрала сон и покой. Та, которая... Глядя в ясные глаза девушки, Фёдор начал терять опору под ногами. Пошатнулся, крепче удерживая узду.
Не моргая, оценивал.
Ладная, хрупкая, так непохожая на дворовых девок. И глаза! Самые странные и самые непонятные глаза, которые только встречал.
Почему они разного цвета?
Раньше думал, что показалось, но девушка замерла и, кажется, не дышала, сверля его своими странными очами.
"Может, колдунья?" — промелькнула мысль.
Да нет, он бы знал. Как знал всё, что происходит в ближайших деревеньках. От скуки начал интересоваться, как считал его друг. На самом-то деле Фёдор искал её, ту крестьянскую девчонку, с которой его столкнуло само провидение.
Всё это мимолётно промелькнуло в голове Фёдора, пока смотрел, как зачарованный.
Дыхание сбилось, а лоб покрылся испариной. И списать бы на удушливую жару, да только знал, что себя не обманешь.
«Моей будешь», — улыбнулся своим мыслям, не замечая, какой ужас поселился в глазах стоящей напротив него красавицы.
Красавицы… Перекатывая на языке новое слово, Фёдор лихо вспрыгнул на коня и пришпорил самого верного своего друга. Даже сам не заметил того, что корзины-то у девчонки забрал и в телегу поднял. Видано ли дело: барин и помогает обычному люду!
Но необычная девушка, особенная. И планы на неё особенные.
Окрыленный, дал вороному самому выбирать дорогу, полной грудью вдыхая пряный запах луговых трав, смешанный с хвойным, которым разомлевший на солнце лес наполнял округу.
Хвойный лес Фёдору нравился: чистый, сухой. Охота в нём приносила дьявольское удовольствие. Можно смотреть прямо в глаза загнанной дичи и придерживать рвущихся собак. Казнить или помиловать — одного слова барского хватает, чтобы навсегда забыть про испуганного зверя.
Медленной поступью идёт конь, чувствующий настроение всадника. Размышляет всадник о будущем и не может скрыть радости. Довольным блеском сверкают тёмные глаза, а пальцы то сжимаются в кулаки, то разжимаются.
Предвкушение затапливает тело, наполняя душу странными чувствами.
Уж не влюбился ли барин? Он бы счастлив был испытать любовь, да не дано ему. Не познал он всепоглощающего чувства, которое толкает на подвиги, заставляет отказаться от всего и идти вперед только за Ней, что ведёт в неизвестное будущее.
Смог бы? Фёдор бы очень хотел ответить самому себе «да», но он привык смотреть правде в глаза. Привыкший брать, он уже не научится просить. Просить — унижаться, а гордость Фёдор ценит превыше всего!
— Поддай, — сжимая бока коня, всадник мчится из леса.
Срочно надо обсудить нежданную находку с другом. За бокалом хмельного кваса можно посмеяться, поговорить, излить душу. Друг поймет. Друг посоветует.
***
— Узнал, чьих она? — Архип потягивает вишневую наливку (какая насмешка!) и с прищуром смотрит в глаза друга.
Рад, что Графов обрёл интерес, пусть и уверен, что недолгий. Он уже видел в нём искру, когда Фёдя (милый Феденька, как зовёт мать) вёл под венец первую свою жену. Жаль, хватило искры ненадолго, а ведь многие ставили на то, что может разгореться пожар.
В той же девчонке, что Фёдор показал ему однажды, Архип не видел ничего. Миленькая, конечно, но болезненная какая-то. Ничего особенного, в общем. А друг вскипел.
Так тому и быть, значит. Пусть кипит, лишь бы снова в тоску по не родившемуся ребенку не ударился.
— Узнаю. Всё узнаю, — довольный и увлеченный, Графов навзничь падает на диван, и хохочет, как может хохотать только юный мальчишка, познающий первые радости жизни.
— Мать разозлишь, — осторожный Архип просто решил напомнить, но Федька беспечно машет рукой.
— Не указ они мне. Давно уже не указ.
Кабы не наговоры материны, жив был бы тот, о ком единственном болит чёрное сердце. Знала, змея, что сказать и как сказать, чтобы гнев поднялся и поработил полностью, затмив разум. А в гневе любой мужик страшен, это кто хочешь скажет. Сыграла маменька, за что и сама теперь плачет ночами — потеряла сына, хоть в людях и пристойны их отношения, да нет былого понимания.
А, может, и не было никогда.
— Что думаешь делать?
— Женюсь. Научу всему, свету представлю. На новогодний бал аккурат и представлю.
— Уверен, что хватит терпения-то?