Белисарио (поднимая голову от рукописи). А ты-то сама? У тебя разве задалась? Тебя-то за какие грехи бог наказал? За то, что прочитала это письмо? За то, что барышня из Такны прочитала некое письмо? Да было ли оно вообще, письмо это?
Мамочка достает из складок своего платья перламутровый веер и, прежде чем начать обмахиваться, подносит его к глазам, читает, боязливо оглянувшись по сторонам. Белисарио произносит первую строку нацарапанного на веере стихотворения.
Белисарио. Дивясь Эльвиры красоте чудесной…
Мамочка (продолжая). В сомненье пребываю всякий раз…
Белисарио. Стремясь понять, не ангел ли небесный…
Мамочка. Или богиня к нам сошла сейчас…
Белисарио. Достойна счастья, ибо ты прелестна…
Мамочка. Но во сто крат счастливей тот из нас…
Белисарио. На ком ты остановишь выбор лестный…
Мамочка. И кроткий взор твоих волшебных глаз…
Белисарио. А я, поэт, убогий и смиренный…
Мамочка. Твоей красой смертельно уязвленный…
Белисарио. Свой жалкий век в безвестности влачу…
Мамочка. Прими любовь мою и просьбу с нею…
Белисарио. Владыкой стать твоим я не посмею…
Мамочка. Как верный раб, служить тебе хочу.
Белисарио снова принимается писать. Входит плачущая Амелия, садится на стул, вытирает глаза. Мамочка как будто дремлет в своем кресле с меланхолической улыбкой на губах. Входит Сесар.
Амелия. Умерла?
Сесар кивает. Амелия, приникнув к нему, плачет. Сесар издает нечто вроде рыдания. Входит Агустин.
Агустин. Ну хватит, успокойтесь! Теперь надо подумать о маме. Как она это перенесет?
Сесар. Надо будет держать ее на успокаивающих, пока она не смирится с потерей.
Амелия. Какой ужас, какой ужас… Сердце разрывается.
Сесар. Началось разрушение семьи…
Белисарио (в зал). Мамочка умерла?
Агустин. Угасла как свеча. Потеряла слух, потом ноги отказали, потом руки. А сегодня сердце остановилось.
Белисарио (та же игра). Правда, что Мамочка умерла?
Амелия. Да, сынок. Господь взял ее к себе на небо.
Сесар. Но ведь ты же мужчина, Белисарио, ты не будешь плакать?
Белисарио (плача). Конечно, нет! Зачем же плакать? Мы ведь все когда-нибудь умрем, правда?
Сесар. Ну-ка вытри слезы и веди себя как подобает.
Белисарио. А как? Как подобает великому адвокату, которым я стану, правда, дядя Сесар?
Амелия. Да-да, мой мальчик, как подобает великому адвокату.
Агустин. Посиди с мамой, Амелия. Не оставляй ее одну. Нам нужно заняться похоронами. (Сесару.) Сам понимаешь, на это потребуются деньги. Похороним, конечно, как можно скромней, но все равно предстоят расходы.
Сесар. Ладно. Я поднапрягусь и помогу тебе, хотя дела мои плохи. Помогу.
Агустин. Да не мне, а Мамочке, она ведь тебе такая же родня, как и мне… Надо уладить дело с муниципалитетом. Еще кладбище…
Агустин и Сесар выходят на улицу. Мамочка неподвижно сидит в своем кресле. Белисарио кладет ручку; на лице его отражаются разнообразные чувства: удовлетворение оттого, что работа наконец-то завершена; смутная тоска — ведь что-то кончилось и ушло безвозвратно.
Белисарио. Нет, это не любовная история, не романтическая новелла. А что же тогда? (Пожимает плечами.) Никогда не перестану удивляться тому, каким непостижимым образом рождаются эти истории. Они снабжены подробностями, которые ты считал позабытыми и которые в самый неподходящий момент всплывают в памяти — и для того лишь, чтобы воображение их опровергло. (Глядит на Мамочку.) Я помню лишь, какой ты была в последние годы, я вижу только крошечную старушку, скорчившуюся в своем кресле. (Поднимается, подходит к Мамочке.) Ты была очень хорошая. Но ведь ничего другого тебе не оставалось, правда? Знаешь, зачем я взялся рассказывать историю твоей жизни? Так вот, знай: я не стал ни адвокатом, ни дипломатом, ни поэтом; я занялся ремеслом, которому скорей всего ты меня обучила: я рассказываю сказки. Вот поэтому я и рассказал о тебе. Я отдаю тебе давний долг. Истина была тебе неведома, и потому пришлось прибавить к твоим воспоминаниям то, что я просто выдумал или украл там или тут. Не так ли поступала со сказками барышня из Такны, а, Мамочка?
Он закрывает ей глаза, целует ее в лоб. Идет в глубину сцены, а за его спиной медленно опускается занавес.