Мамочка. Он и не подозревает, что я не выйду за него. Сегодня он отправился к портному Исайасу за своим парадным мундиром. То-то он удивится, когда слуги ему скажут, что отныне он не смеет переступать порог этого дома.
Бабушка (одолевая стыдливость). Может, это оттого, что ты… боишься, боишься первой ночи? Мамочка качает головой. Но тогда почему же? Отказать жениху накануне свадьбы! Для этого должно было произойти что-то чудовищное!
Мамочка. Я ведь тебе уже сказала. Передумала. Замуж не пойду. Ни за Хоакина, ни за кого вообще.
Бабушка. Может быть, тебе было знамение? Может, ты хочешь посвятить себя богу?
Мамочка. Нет, в монастырь мне не хочется. Ни замуж не пойду, ни в монастырь. Буду жить, как до сих пор жила. Буду одинока и свободна.
Бабушка. Ты что-то скрываешь от меня, Эльвира. Одинока и свободна! Да есть ли что ужасней для барышни? Ты ведь сама говорила, что у тебя мороз по коже, как подумаешь о тетушке Иларии, о том, как она живет одна-одинешенька, мужа нет, детей нет, дома своего нет. Она потому и тронулась малость. И ты хочешь стать такою, умереть старой девой?
Мамочка. Лучше жить одной, чем с кем попало. Я жалею только о том, что сильно огорчу Амелию и Менелао. Они уже знают, что я сожгла платье?
Бабушка кивает.
Как они деликатны! Даже не спросили, что, да как, да почему. А ведь они пошли на такие жертвы, чтобы свадьба была по высшему разряду. Господь вознаградит их за доброту…
Бабушка (целует ее в щеку). Ты никогда не останешься одна. Когда я выйду замуж — если, конечно, за меня посватается кто-нибудь, — ты переедешь ко мне!
Мамочка. У тебя тоже золотое сердце, сестричка.
Обе растроганы. Белисарио со стопкой листов прохаживается по просцениуму.
Белисарио. Нет, это, пожалуй, не любовная история, а романтическая новелла. Это несомненно. Насколько я помню, насколько могу судить по рассказам матери, кузины были неразлучны. Неужели за столько лет ни зависть, ни обида не омрачила их дружбы? Неужели не было ревности в те годы, когда они все делили поровну? (Смотрит на них шутливо.) Кроме дедушки Педро, разумеется. Дедушку Педро — нет, а детей — да. (Обходит кузин вокруг.) Ты их рожала, бабушка, а на твою долю, Мамочка, приходились и тревоги, и заботы. Ты кормила их соской, ты им меняла пеленки, ты сидела у колыбели, ты оставалась дома, чтобы дедушка с бабушкой могли съездить в театр, в кино, или в гости, или на какое-нибудь торжество — в те времена, когда им еще было это по карману. (Подходит к столу, задирает брюки, словно ребенок, переходящий вброд ручей, и внезапно начинает подпрыгивать, как бы танцуя или играя в классики.) Но больше всего терпения потребовалось от тебя, когда в Боливии появилась на свет божий будущая надежда юриспруденции, грядущий спаситель семейства, некий Белисарио.
Во время его монолога с улицы входят Агустин и Сесар. Они целуют бабушку и сестру и подходят к креслу Мамочки, которая любезно им улыбается и склоняется в глубоком поклоне, а потом внезапно кричит.
Мамочка. Да здравствует царь Ирод! Да здравствует царь Ирод!
Белисарио, не прекращая работы, явно забавляется этим воплем. Он поворачивается вместе с креслом и, слушая Мамочку, передразнивает ее движения — подносит руки к горлу, словно душит кого-то.
Бабушка. Замолчи, Эльвира, что ты вопишь как безумная! Что за причуды — славить царя Ирода всякий раз, когда приходят мои сыновья?! Ах, мальчики, не знаю, как я жива остаюсь: с одной стороны — Эльвира, витающая в облаках, с другой — дедушка, который уже ничего не помнит. Пойду погляжу, не проснулся ли он. Ведь только что прилег.
Мамочка. Больше всех в истории мне нравится Ирод. Всех приказал поубивать! Я бы тоже так поступила, ни одного бы не оставила, даже на разживу.
Сесар (брату). А ты еще хотел, чтобы дети вылезли из машины, поздоровались бы с нею.
Мамочка. Потому что я ненавижу их! А почему? А за что? За тысячи и тысячи испачканных пеленок…
Агустин (гладит ее по голове). Всю жизнь ты ходила за чужими детьми, вот в результате и возненавидела.
Мамочка…за все их мокрые слюнявчики, за горшочки, за какашки, за разбитые коленки. За то, что они не дают взрослым спокойно пообедать, за то, что не умеют вести себя прилично, за все шкоды, шалости и проказы.
Амелия. Подумать только! Когда у Белисарио была оспа, она выставила меня из дому и ухаживала за ним сама.
Мамочка. За то, что они капризничают, все пачкают, бьют, ломают. И плачут.
Белисарио. Целый день ты мазала меня этой ненавистной черной мазью. Нашла коса на камень. Ты держала мне руки и рассказывала сказки, стараясь, чтобы я позабыл про зуд и не чесался. Но все равно это меня не спасло и красоты мне не прибавило.
Мамочка…за то, что все они эгоисты, никого, кроме себя, не любящие. Этакие султаны, требующие, чтобы все восхищались их глупостями, притязаниями и капризами. Вот за это я, как Ирод, истребила бы всех до единого!
Сесар. А помнишь, в Арекипе я позвал в гости одноклассников? Мамочка, ты приготовила чай на тридцать человек с печеньем и пирожными! Так что мне плохо верится, что ты ненавидишь детей.
Амелия отзывает Агустина в сторону. Белисарио с интересом следит за их разговором.
Амелия. Мне нужно поговорить с тобой.
Агустин. Да-да.
Амелия. Вот что… Я хочу тебе сказать, что больше не могу.
Сесар подходит поближе. Мамочка дремлет.
Сесар. Что стряслось?
Амелия. Не могу больше. Выдохлась, Придется нанять прислугу.
Агустин. Мы бы давно наняли, если б могли. Ведь был же уговор: мы помогаем Белисарио получить образование, стать на ноги, а ты берешь на себя заботы о стариках.
Амелия. Знаю! Но больше не могу. Здесь одной не справиться. Я с ними со всеми сама скоро с ума сойду. Они ведь совсем одряхлели. Папа ничего не помнит. Только от стола — и спрашивает, скоро ли обед. А если ему не угодишь, мама плачет.
Сесар. Тише, тише. Мамочка услышит.
Амелия. А и услышит, все равно не поймет. Мысли ее далеко. С ней еще хуже, Сесар. Я терпелива, я очень ее люблю, но всему же есть мера! Ведь она как ребенок. Целыми днями стирать ее замаранные штаны и рубахи — ведь это же кошмар какой-то! А обед готовить, а подметать, гладить, овощи чистить, посуду мыть. Все! Я отказываюсь!
Сесар (брату). И в самом деле, Агустин, им без помощницы не справиться.
Агустин. Прекрасно. Отчего бы не нанять прислугу? Наймем. Только платить будешь ты.
Сесар. Ирония твоя ни к чему. Ты ведь знаешь, в каких я сейчас обстоятельствах.
Агустин. Тогда нечего и заводить речь о прислуге! Известно ли тебе, во сколько обходится мне эта квартира? Или, может, неизвестно? Возьми-ка листок бумажки и карандашик да подсчитай. Аренда, свет, вода, охранная сигнализация… А врачи, а лекарства? А три тысячи Амелии? И прочая и прочая… Сколько выходит? Четырнадцать-пятнадцать тысяч солей в месяц. Сколько ты даешь, плача и стеная, как Иеремия? Две тысячи?
Входит бесплотный, как дух, Xоакин. Садится рядом с Мамочкой.
Сесар. И эти-то две тысячи я еле могу наскрести. Жалованья мне не хватает, я по уши в долгах, и ты это прекрасно знаешь. У меня четверо сыновей! В этом году младших пришлось отдать в муниципальную гимназию, где учатся негры и чоло…