Дедушка жестом, в котором сквозит отвращение, велит Карлоте уйти и она выходит, послав Мамочке насмешливый взгляд.
Дедушка. "Я приеду в Арекипу и у твоих ног вымолю себе прощение. Ты вольна назначить мне самое тяжкое наказание, и я приму его с радостью. Будь великодушна и пойми меня, любовь моя. Целую, люблю тебя больше чем когда-либо. Твой Педро…"
Мамочка. И дурные мысли были мне карой за то, что прочла чужое письмо. Впредь будет наука: не суй нос куда не просят.
Белисарио. Я кое-чего так и не уразумел. Отчего же кабальеро высек индеанку? Ты говорила, что она была развратна, а он чист и честен. Так что же она совершила?
Мамочка. Да, уж наверно, что-нибудь ужасное, если бедный кабальеро потерял голову. Наверно, она была из тех гадких женщин, которые заводят речь о страсти, о наслаждении и о прочих гадостях.
Белисарио. А барышня из Такны призналась на исповеди в своих недостойных помыслах?
Мамочка. И самое ужасное, отец мой, в том, что когда я читала это письмо, то испытывала такое, чего объяснить не могу… Какое-то возбуждение, нехорошее жгучее любопытство. А потом даже позавидовала той, о ком писалось в письме. Грешные мысли обуяли меня.
Белисарио (в роли падре Венансио). Дьявол всегда на страже, он не упустит случая снова, как когда-то, подвергнуть искушению Еву.
Мамочка. Со мною такого никогда еще не бывало, отец мой. Мне случалось порою и завидовать, и мечтать, как я отомщу. Случалось и впадать в гнев. Но такого еще не было! И мысли эти были связаны с человеком, которого я так глубоко уважаю. Ведь это хозяин дома, где я обрела приют, муж моей кузины, давший мне кров!..
Белисарио (идет к письменному столу). Что ж, барышня из Такны, брат Леонсио всегда советовал в таких случаях пасть на колени, где стоишь, и воззвать к Пречистой Деве. Про себя или в полный голос, как придется. (Подражая Леонсио.) "Мария отгонит искушение, как вода — кошку".
Мамочка (обращаясь к невидимому Белисарио). Когда мы с твоей бабушкой Кармен были еще маленькими и жили в Такие, нас вдруг обуяло благочестие. Мы накладывали на себя епитимьи гораздо более суровые, чем этого требовал наш исповедник. А когда мама твоей бабушки — тетя Амелия — заболела, мы дали обет, чтобы господь ее исцелил. Знаешь какой? Мыться только холодной водой. (Смеется.) И к тому же — каждый день. В те времена это было не принято, нас бы сочли сумасшедшими. Эту моду потом завезли к нам янки. Мытье — это было целое дело! Служанки грели воду, наглухо запирали все двери и окна, готовили ванну с ароматическими солями… После мытья полагалось немедля лечь в постель, чтобы не получить воспаление легких. А мы с твоей бабушкой ради спасения тети Амелии опередили свою эпоху. Целый месяц мы каждое утро мылись ледяной водой. Выскакивали из ванны все в пупырышках и с посиневшими губами. Тетушка выздоровела, и мы думали, что это наш обет ей помог. Однако через два года она снова слегла и теперь уже навсегда. Долго она умирала, много месяцев, так долго, что непонятно было, за что ей такие муки. Иногда в толк нельзя взять господа… Вот, к примеру, твой дедушка Педро. Разве справедливо, что у него, такого честного и доброго, жизнь не задалась?
Белисарио (поднимая голову от рукописи). А ты-то сама? У тебя разве задалась? Тебя-то за какие грехи бог наказал? За то, что прочитала это письмо? За то, что барышня из Такны прочитала некое письмо? Да было ли оно вообще, письмо это?
Мамочка достает из складок своего платья перламутровый веер и, прежде чем начать обмахиваться, подносит его к глазам, читает, боязливо оглянувшись по сторонам. Белисарио произносит первую строку нацарапанного на веере стихотворения.
Белисарио. Дивясь Эльвиры красоте чудесной…
Мамочка (продолжая). В сомненье пребываю всякий раз…
Белисарио. Стремясь понять, не ангел ли небесный…
Мамочка. Или богиня к нам сошла сейчас…
Белисарио. Достойна счастья, ибо ты прелестна…
Мамочка. Но во сто крат счастливей тот из нас…
Белисарио. На ком ты остановишь выбор лестный…
Мамочка. И кроткий взор твоих волшебных глаз…
Белисарио. А я, поэт, убогий и смиренный…
Мамочка. Твоей красой смертельно уязвленный…
Белисарио. Свой жалкий век в безвестности влачу…
Мамочка. Прими любовь мою и просьбу с нею…
Белисарио. Владыкой стать твоим я не посмею…
Мамочка. Как верный раб, служить тебе хочу.
Белисарио снова принимается писать. Входит плачущая Амелия, садится на стул, вытирает глаза. Мамочка как будто дремлет в своем кресле с меланхолической улыбкой на губах. Входит Сесар.
Амелия. Умерла?
Сесар кивает. Амелия, приникнув к нему, плачет. Сесар издает нечто вроде рыдания. Входит Агустин.
Агустин. Ну хватит, успокойтесь! Теперь надо подумать о маме. Как она это перенесет?
Сесар. Надо будет держать ее на успокаивающих, пока она не смирится с потерей.
Амелия. Какой ужас, какой ужас… Сердце разрывается.
Сесар. Началось разрушение семьи…
Белисарио (в зал). Мамочка умерла?
Агустин. Угасла как свеча. Потеряла слух, потом ноги отказали, потом руки. А сегодня сердце остановилось.
Белисарио (та же игра). Правда, что Мамочка умерла?
Амелия. Да, сынок. Господь взял ее к себе на небо.
Сесар. Но ведь ты же мужчина, Белисарио, ты не будешь плакать?
Белисарио (плача). Конечно, нет! Зачем же плакать? Мы ведь все когда-нибудь умрем, правда?
Сесар. Ну-ка вытри слезы и веди себя как подобает.
Белисарио. А как? Как подобает великому адвокату, которым я стану, правда, дядя Сесар?
Амелия. Да-да, мой мальчик, как подобает великому адвокату.
Агустин. Посиди с мамой, Амелия. Не оставляй ее одну. Нам нужно заняться похоронами. (Сесару.) Сам понимаешь, на это потребуются деньги. Похороним, конечно, как можно скромней, но все равно предстоят расходы.
Сесар. Ладно. Я поднапрягусь и помогу тебе, хотя дела мои плохи. Помогу.
Агустин. Да не мне, а Мамочке, она ведь тебе такая же родня, как и мне… Надо уладить дело с муниципалитетом. Еще кладбище…
Агустин и Сесар выходят на улицу. Мамочка неподвижно сидит в своем кресле. Белисарио кладет ручку; на лице его отражаются разнообразные чувства: удовлетворение оттого, что работа наконец-то завершена; смутная тоска — ведь что-то кончилось и ушло безвозвратно.
Белисарио. Нет, это не любовная история, не романтическая новелла. А что же тогда? (Пожимает плечами.) Никогда не перестану удивляться тому, каким непостижимым образом рождаются эти истории. Они снабжены подробностями, которые ты считал позабытыми и которые в самый неподходящий момент всплывают в памяти — и для того лишь, чтобы воображение их опровергло. (Глядит на Мамочку.) Я помню лишь, какой ты была в последние годы, я вижу только крошечную старушку, скорчившуюся в своем кресле. (Поднимается, подходит к Мамочке.) Ты была очень хорошая. Но ведь ничего другого тебе не оставалось, правда? Знаешь, зачем я взялся рассказывать историю твоей жизни? Так вот, знай: я не стал ни адвокатом, ни дипломатом, ни поэтом; я занялся ремеслом, которому скорей всего ты меня обучила: я рассказываю сказки. Вот поэтому я и рассказал о тебе. Я отдаю тебе давний долг. Истина была тебе неведома, и потому пришлось прибавить к твоим воспоминаниям то, что я просто выдумал или украл там или тут. Не так ли поступала со сказками барышня из Такны, а, Мамочка?
Он закрывает ей глаза, целует ее в лоб. Идет в глубину сцены, а за его спиной медленно опускается занавес.