— Ну кончай, кончай хныкать. Ну, Джимми, какого черта…
А потом пришло письмо, где их кратко извещали, что за Джимми приедут в следующий четверг, в 14.00, и приложен был список вещей, которые ему следовало взять с собой, и на той же неделе, в пятницу, они все втроем пошли по магазинам и накупили мальчику всякой дорогой одежды, таких дорогих вещей они ему никогда еще не покупали. И штаны, и ботинки, и рубашки, и свитеры, и нижнее белье, все ярких, веселых расцветок — ну прямо подарки к рождеству. А на обратном пути им попалось какое-то кафе, и муж решил, что, пожалуй, стоит зайти посидеть в свое удовольствие, раз уж они в кои-то веки вылезли все вместе из дома, и они как-то втиснулись за столик, с пакетами и свертками на коленях, и пили кофе, и пиво, и какао с молоком, и ели сосиски, а вокруг стоял шум и гам, хныкали, ревели и капризничали уставшие дети, родители ругали детей, и ей казалось, что только один их Джимми вел себя как большой — сидел и спокойно ел сосиски и пил какао, и все эти рассерженные мамы и папы, наверно, смотрели и думали: какой хороший мальчик.
Жаль только, что на нем не было всех этих новых красивых вещей. Когда наступил четверг, она дала их ему надеть с самого утра — в утешение, так сказать, но тогда он был совсем уже не такой хороший: он нервничал не меньше ее самой и изводил ее, и утро тянулось бесконечно. Будто это и не четверг был вовсе, а воскресенье, только без запаха свежеиспеченных булочек и утренней бутылки пива для мужа, без его ворчливых комментариев к газетным заголовкам и тому немногому, что он прочитывал под этими заголовками. Без возни мальчика с игрушками на полу. Бесконечное праздное ожидание, и собранный чемодан у дверей как зловещее напоминание о жестокой действительности.
Она не хотела пускать мальчика во двор, чтобы он не испачкался, и все-таки наконец пустила, не подумав, что ведь все его сверстники были еще в школе и играть ему было не с кем, и в результате он вернулся под конвоем разъяренной женщины, ругавшей его на чем свет стоит: вот, полюбуйтесь, толкнул ее маленькую дочку, для убедительности она притащила с собой ревущую девчонку. Женщина кричала, что это просто свинство, вечно большие ребята обижают маленьких, маленьким просто житья от них нет, но уж она-то, извините, такого не потерпит, свою она в обиду не даст, и, между прочим, почему это он не в школе, сегодня ведь, кажется, не рождество, и не пасха, и не день рождения королевы. И она извинилась и втащила Джимми в переднюю, но она была не из тех, кто способен взять и захлопнуть дверь перед носом у человека, который с тобой разговаривает, даже если он орет на тебя.
Женщина была молодая, высокая, грубовато скроенная, с густыми волосами странного красно-коричневого оттенка, как видно не слишком удачно покрашенными.
Почему он не в школе, хотела бы она знать — на больного он вроде не похож.
— Нет, он дома не потому, что болеет, — поспешила она сказать. — Дело в том, что ему надо ненадолго уехать.
— Уехать? — переспросила женщина.
И она стала объяснять, и только потом спохватилась, что вовсе не обязательно было объяснять, почему он на какое-то время уезжает из дома. Мол, будет учиться в другой школе. Это только временно.
Женщина, сложив губы трубочкой, понимающе присвистнула.
— Ну, ну. Значит, за ним должны приехать. Забрать его.
— Да, — сказала она, и ей стало холодно от этих слов, — они приедут в два часа.
Женщина выудила из кармана довольно неопрятного халата помятую сигарету и дешевенькую зажигалку.
— У моего брата в один прекрасный день обоих вот так-то забрали — и с концами, только он их и видел.
— Что вы, это совсем другое, — поспешила она заверить, — он пробудет там совсем недолго, всего два-три месяца.
— Знаем мы, что это такое. Нет уж, не дай бог.
Женщина поискала глазами, куда бы стряхнуть пепел, и, не найдя, стряхнула прямо где стояла, на лестничную площадку, — может, именно из-за этого она и пригласила ее зайти выпить чашечку кофе, а может, та сама навязалась — бог его знает. Она и опомниться не успела, как они уже сидели друг против друга за ее кухонным откидным столиком и пили горячий кофе, впрочем, удивляться особенно не приходилось, в то утро все было странно и чудно. И она совершенно не понимала, следует ли ей чувствовать себя польщенной или, наоборот, остерегаться этой странной гостьи. И вот она сидела и пила с ней кофе, пребывая в полной растерянности, потому что не могла отнести эту женщину ни к одной из тех категорий, на которые она обычно делила людей, да и Джимми все торчал тут же, то у нее за стулом, то рядом. Свою девочку женщина сразу же отослала гулять во двор, и крики и вопли, доносившиеся к ним время от времени со двора, нисколько ее уже, видимо, не смущали.