А в самую ночь под рождество город внезапно пробудился от оглушительного удара грома, сотрясшего все дома!
Всего лишь один громовой раскат, если только это действительно был громовой раскат — в грохоте слышался словно бы призвук жалобно звонящих колоколов…
Оказалось, что молния угодила в церковную колокольню.
Дурное предзнаменованье! Колокольня с одной стороны почернела, ее будто лизнул гигантский язык огня и копоти, а крест на верхушке шпиля покосился. Церковные часы остановились, когда стрелки показывали пять минут четвертого.
Темные силы приложили здесь руку. Однако ж они не смогли поджечь колокольню, не смогли повредить колокол. И хотя святой крест под их напором согнулся, сломать его им все же не удалось.
Об этом ведет речь пастор в своей рождественской проповеди, и прихожане с воодушевлением подхватывают радостные слова псалма:
А под Новый год колокольня, сверкая свежей побелкой, красуется в лучах вспыхнувшего северного сияния, и крест на шпиле опять выпрямился.
Но о смятении и переполохе, которые вызвал этот необычный удар молнии, долго еще рассказывали всякие чудные истории. Многие от страха едва не лишились рассудка. Премудрые Девицы совсем ополоумели — стояли у себя на крыльце и пели, держа в руках зажженные свечи.
А Тетя Нанна слышала в Кофейном Доме, как Рикке Испанка рассказывала о скандале, который в сочельник разразился в «Башмаке» между Премудрыми Девицами и Финой и который кончился тем, что Фина, угрожая своим сестрицам садовыми ножницами, прогнала их с криком: «Лучше убирайтесь подобру-поздорову, а не то я вам сама такое покажу знамение небесное!..»
Отец (с широкой ухмылкой):
— Ну, если это и правда Фина Башмачиха накликала те громы небесные, остается снять перед нею шляпу!
На обложке Календаря — рамка из маленьких картиночек: львы и быки, рыбы и крабы, люди и кони, а есть наполовину человек — наполовину конь, пускающий стрелу из лука.
В Календаре записаны все дни, в том числе и те, которых еще не было. Каждый день — это день рождения какого-нибудь человека. Каждый день имеет какое-нибудь удивительное имя.
— У сегодняшнего дня какое имя?
Мама отрывается от письма, которое она пишет своей сестре Хелене в Копенгаген, и листает Календарь:
— Поликарп!
— А у завтрашнего?
— Хри-зо-стом.
— А дни — они всегда были?
— Нет, один день был самым первым днем Творения. Это когда Бог создал свет.
— А теперь всегда будут приходить новые дни?
— Нет, один день станет самым последним. Это будет Судный День. День Страшного Суда.
— Что же, после Судного Дня больше дней не будет?
— Нет, потому что настанет один долгий, вечный день.
— Но как же, раз ночей больше не будет, значит, и спать никто не будет?
Мама качает головой и с улыбкой заводит глаза:
— О боже, сынок, каких ты только вопросов не задаешь! Будут ли спать после Судного Дня!
И Мама склоняется над своим письмом:
— Нет, это я должна рассказать тете Хелене!
— Что рассказать?
— Как ты спрашиваешь, будут ли спать после Судного Дня.
И он наступил, этот долгий, вечный день после Судного Дня…
Нет больше солнца, только какой-то пустынный свет, будто льющийся отовсюду сразу. И во всем мире — ни единого человека, ни животной твари, даже травы нигде нет, ни засохшей былинки. А на прибрежном песке у застывшего в мертвом штиле моря нет ни единого птичьего следа. Только валяются осколки разбитого глиняного кувшина, сломанная труба, треснувшее зеркало. Да зеленый стеклянный шарик — поплавок от рыбачьих сетей.
Сам же ты — стеклянная птица, зеленая и прозрачная, парящая низко над прибрежным песком на тонких, хрупких стеклянных крыльях.
Все быстрей и быстрей летит птица — куда, куда?
На Край Бездны.
Здесь зеленая птица замедляет полет и останавливается — здесь, у самого Края Земли, высится Башня, огромная и мрачная, седая и морщинистая, точно горный утес, и гигантские проемы на верхушке Башни зияют черной пустотой — как глазницы мертвых голов в бочке Старого Поэта. Картина такая ошеломляющая, что из груди зеленой птицы исторгается крик — протяжный, зеленый, горестный стеклянный крик!