— Вы должны понять, фру Ларсен! Вы должны понять, что речь идет вовсе не об ушах, черт дери!
Водитель все говорил про этих своих детей, которых он развозил по интернатам или отвозил домой.
— Вообще-то они мне нравятся, — сказал он, — очень даже симпатичные ребята, вот только за машиной приходится приглядывать — руки у них так и чешутся, ну и друг с дружкой, бывает, воюют, народ не очень-то мирный, есть среди них ну прямо-таки агрессивные.
Он перехватил ее взгляд в зеркале.
— А ну их, эти иностранные словечки, это значит…
— Знаю, — сказала она, почувствовав вдруг, что просто не в силах выслушивать его объяснение. — Прекрасно знаю, что это значит.
Выражение добродушной готовности все растолковать исчезло с его лица.
— Вы, пожалуйста, не подумайте… Я вовсе не хотел…
— Да нет же, — пробормотала она в отчаянии, — совсем не то…
И съежилась на заднем сиденье, стараясь не глядеть на сердитую, обиженную спину перед собой.
Она вовсе не хотела его обидеть, она не привыкла никого обижать, просто даже не умела. Но что делать, если все эти слова были ей слишком хорошо знакомы. Они сами ее научили. Слову за словом.
Поездки
Дальше водитель ехал молча, и ей не хватало его болтовни. В молчании снова подступало чуть не вплотную то самое, к чему она приближалась и что пока никак нельзя было подпускать, иначе она просто не выдержала бы этой поездки. Хотя к поездкам ей было не привыкать.
Ей хотелось, чтоб он снова завел свои разговоры, но в зеркале она видела только упрямо вздернутый подбородок и неумолимый взгляд вперед, на дорогу, а мимо мчались машины, встречные и обгонявшие, и мелькали вывески. И было странное ощущение, что едет он и слишком быстро, и в то же время недостаточно быстро, а сама она как бы все еще оставалась там, в стеклянной «клетке» начальника цеха, не успев даже сообразить толком, что же ей такое сообщили. И странно, что ее могло сейчас заботить, злится на нее водитель или нет, какое это имело значение.
— Мы что, на пароме будем переправляться? — робко спросила она, но он, наверное, просто не слышал, потому что все так же напряженно смотрел вперед, сосредоточив свое внимание на дороге, и молчал до тех пор, пока не купил билеты и они, простояв какое-то время в длинной очереди машин и продвигаясь потихоньку, рывками, вперед, не взгромоздились наконец на паром и не втиснулись между другими машинами. Тогда он вынул ключ зажигания и положил его в карман, а она сидела и ждала, что он сейчас скажет что-нибудь вроде: «Ну, слава богу, главное позади». Или просто: «Ну, слава богу».
Он сказал:
— Не поездка, а черт знает что такое, доложу я вам.
— Я-то привыкла, мне немало пришлось поездить, — поспешно откликнулась она, пытаясь поймать в зеркале его взгляд.
— Да уж, нынче кто только не ездит. Не сидится людям на месте. Рвутся поглядеть мир. Можно подумать, у нас и глядеть не на что.
Он, вытянув шею, выискивал что-то глазами поверх скопища машин, и она отказалась от попытки объяснить ему, что она-то ездила совсем не за этим. Ее поездки были совсем другого рода. Но вот он потянул на себя ручку тормоза и наконец-то обернулся к ней.
— Не знаю, как вы, а я хочу все же вылезти на верхнюю палубу, выпить чашечку кофе, путь еще долгий, так что подкрепиться не мешает.
Она кивнула, что да, конечно, все понятно.
— Мне бы, знаете, не очень хотелось, чтоб вы оставались в машине. Лучше бы ее запереть.
Она еще раз кивнула в знак понимания, послушно вылезла из машины и стала потихоньку пробираться вперед, лавируя между стоящими впритык друг к другу машинами.
— Запомните, какой сектор, когда будете подниматься! — крикнул он ей вслед. — А то не найдете дороги обратно!
Сектор Д-1, заметила она себе, и вместе с людским потоком ее вынесло по трапам на верхнюю палубу, протащило мимо ряда киосков и прибило каким-то образом к ресторану. Она и опомниться не успела, как оказалась за столиком, а перед ней уже стояла официантка с блокнотом, которая одним быстрым взглядом вкось из-под ресниц заставила ее вспомнить, что на ней старенький плащ, а под ним не слишком чистая блузка. Только тут до нее дошло, что она в ресторане.
— Чашку кофе, пожалуйста, — сказала она и невольно поплотнее запахнула плащ.
— Я вас слушаю?.. — настойчиво повторила официантка, выжидательно глядя на нее, словно давая понять, что из-за какой-то чашки кофе она не намерена утруждать себя.
— И пачку сигарет, — прибавила она, потому что ей вдруг показалось, что она бы сейчас с удовольствием закурила, хотя вообще-то она месяцами не притрагивалась к сигарете, ну и чтобы ее заказ не выглядел так жалко.
На губах у официантки промелькнула тень улыбки.
— Какую-нибудь определенную марку или все равно что?
— «Сесиль», пожалуйста, — сказала она, вспомнив сигареты мужа, лежавшие всегда на журнальном столике, — маленькую пачку.
Шариковая ручка медленно заскользила по блокноту.
— Один кофе и одна маленькая пачка «Сесиль».
— Да, — кивнула она, с трудом удержавшись, чтоб не заказать что-нибудь еще, поскольку прекрасно понимала, что официантка этого от нее ждет: сейчас она все равно не смогла бы проглотить ни кусочка. — Будьте так любезны.
Хочешь не хочешь, а приходится, выразительно ответил ей подрагивающий зад, удалявшийся от нее в направлении следующего столика, где жаждали пива, и креветок, и бутербродов с сыром.
Ее взгляд перехватил на лету взгляд водителя, занявшего столик в противоположном углу, и она робко улыбнулась ему, давая понять, что отнюдь не обижена и находит его желание отдохнуть от нее вполне естественным. Ей тоже в общем-то хотелось побыть сейчас одной, хотя она всегда побаивалась ресторанов и всех этих людей, чувствующих себя здесь в своей стихии. Водитель повернулся к ней спиной и завел оживленную беседу с соседями по столику. И мало ли о чем они могли разговаривать, не обязательно о ней, но вот эти короткие взгляды в ее сторону… А впрочем, какое это могло иметь значение. Именно сейчас.
В тот первый раз, когда мальчика забрали из дома, все они в один голос твердили, что, разумеется, она сможет навещать его.
— Само собой, фру Ларсен. И очень даже желательно. В любое время.
При этом им, конечно, и в голову не могло прийти, с какими трудностями связана для нее такая вот поездка. Они говорили об этом так, будто это обычнейшая на свете вещь и ничего тут нет страшного. Даже муж делал вид, будто не понимает, с чего она нервничает, и только нетерпеливо отмахивался от ее страхов: подумаешь, большое дело, возьмет билет, сядет в поезд, потом сойдет с поезда — вот и все.
Но потом ведь надо еще на автобусе, напомнила она ему, после поезда-то. И как она его разыщет, и вдруг она сядет не на тот автобус, и вдруг поезд опоздает или в том расписании, что они ей прислали, что-нибудь изменилось?
Но он опять только отмахнулся. Что она, автостанцию не найдет, спросит в крайнем случае, только и всего, а поезда никогда не опаздывают, они ходят точно, как… ну, в общем, на то они и поезда.
— Перестань ты строить из себя идиотку, — сказал он, хотя сам знал про все эти поезда и автобусы не больше ее и, случись ему самому ехать, наверное, точно так же нервничал бы.
Она стояла в самом хвосте очереди, которая двигалась немыслимо медленно, и твердила про себя как урок: туда и обратно до… и переминалась с ноги на ногу, нервничая, что поезд уйдет, пока она тут возится с билетом. И удивлялась, как долго велись каждый раз переговоры у окошечка, кассир рылся в каких-то толстых справочниках, а люди обстоятельно выясняли кучу подробностей, время отбытия, время прибытия, и понятливо кивали, запоминая все с непостижимой легкостью, удивлялась, как легко и непринужденно все это у них получалось и как бойко они потом разбирались с деньгами; хрустящие купюры моментально переходили из рук в руки, как и билеты самых разных размеров. И все повторяла про себя свой несложный заказ, а когда подошла ее очередь, все равно запнулась, и пришлось повторить, и она нервничала, что задерживает всю очередь, отнимая у людей время. И в ответ ей только мотнули коротко головой и сказали кратко: «Это не здесь».