Раздумывая о том, что, если глядеть издалека, человеческая фигура мало чем отличается от Пульчинеллы,[9] Баннадонна нечаянно напал на мысль о создании некоего автомата, который мог бы отбивать время железной рукой, причем с безукоризненной точностью. Более того: созерцая живого человека, который появлялся в урочный час из своего укрытия и подходил к колоколу с молотом в руке, Баннадонна утвердился в решении, что его изобретение равным образом должно обладать способностью передвигаться – и вместе с тем сохранять по крайней мере видимость существа, наделенного разумом и сознательной волей.
Если правильны догадки тех, кто заявлял, будто проник в замысел Баннадонны, – каким же дерзостным духом он обладал! Однако толкователи на этом не останавливались, подразумевая, что, хотя начальным толчком для изобретателя и послужил главным образом вид стража при колоколе и на первых порах предполагалось изготовить всего лишь достаточно сноровистого механического звонаря, впоследствии, как это нередко случается с авторами проектов, исходная мысль, преследующая задачи сравнительно малые, незаметно переросла в идею, ставящую перед собой цель титаническую, и в итоге достигла – если принять во внимание возможные последствия ее осуществления – неслыханной дотоле смелости. Баннадонна по-прежнему тратил свои усилия на изготовление движущейся фигуры для колокольни, но теперь рассматривал ее только как промежуточный образец для создания в будущем илота-гиганта, предназначенного несказанно облегчить жизнь человечества и приумножить его славу: изобретатель вознамерился дополнить созданное за шесть дней творения и населить землю новыми рабами – полезнее вола, стремительнее дельфина, сильнее льва, хитрее обезьяны, изворотливей змеи, терпеливее осла и трудолюбивее муравья. Все совершенства сотворенных Богом существ, служивших человеку, были призваны на суд ради дальнейшего усовершенствования, дабы совместиться потом в одном-единственном существе. Илот,[10] обладавший всеми возможными совершенствами, должен был именоваться Талусом.[11] Талусом – железным служителем Баннадонны, а через посредничество Баннадонны – всего человечества.
В том случае, если свидетели происшествия не заблуждались относительно тайных планов подкидыша, он неминуемо должен был быть заражен безумнейшими химерами своего века, далеко превосходящими измышления Корнелия Агриппы[12] и Альберта Великого.[13] Утверждали, однако, обратное. Каким бы головокружительным ни казался его замысел, явно преступавший не только рамки человеческих возможностей, но и границы божественного творения, тем не менее пущенные изобретателем в ход средства, по общему мнению, неукоснительно соответствовали строгим требованиям трезвого разума. Говорили, что Баннадонна, скептически настроенный по отношению ко всем тщеславным безрассудствам своего времени, не питал к ним ни малейшей симпатии – более того, недвусмысленно их презирал. К примеру, он вовсе не заключил, вместе с визионерами из числа метафизиков, что между утонченными механическими силами и наиболее грубой животной деятельностью может обнаружиться некий зачаток соответствия. Столь же мало отразился в его проекте и энтузиазм иных натурфилософов, которые надеялись, посредством физиологических и химических изысканий, добраться до первоисточника жизни и тем самым притязать на право производить и улучшать ее по собственному усмотрению. Еще менее общего имел Баннадонна с племенем алхимиков, в стенах лаборатории пытавшихся особыми заклинаниями вызвать некую ошеломляющую жизненную силу. Не разделял он и жизнерадостные упования некоторых теософов, веривших, что в награду за истовое поклонение вышним силам человеку ниспослано будет неслыханное могущество. Материалист по складу ума, в своей практике Баннадонна ставил перед собой задачи, для разрешения которых требовались не логика, не тигель, не магические формулы, не церковные алтари, но простой верстак и молоток. Словом, разгадывать загадки природы, крадучись проникая в ее тайны, строить против нее козни, заручаться сторонней поддержкой, дабы подчинить ее своей власти, – все это не входило в его намерения; нет, не испрашивая благоволения ни у бездушных элементов, ни у одушевленных существ, полагаясь только на себя самого, желал он соперничать с природой, превзойти ее и покорить. Унижение паче гордости – вот к чему он стремился. Его теургией был здравый смысл, чудом – машина, героем Прометеем – механик, а подлинным богом – сам человек.
9
10
11
12
Генрих
13