Хафиз вздрогнул; ему показался знакомым этот голос.
– Ты заблудился? – спросила Аисса. – Отвечай!
– Увы! Это правда, – простодушно ответил Хафиз. Едва он произнес эти слова, как из глубокого оврага, окаймленного молодыми дубами и оливами, выскочили четыре всадника; их вынесли на равнину горячие кони с раздутыми ноздрями и развевающимися гривами.
– Что все это значит? – тихо прошептала Мария. – Нас узнали?
И она, не прибавив ни слова, завернулась в широкий плащ.
Хафиз громко, словно он испугался, закричал, но один из всадников заткнул ему рот платком и потащил за собой его мула.
Два других похитителя так больно стегнули мулов обеих женщин, что животные бешеным галопом понеслись к замку.
Аисса хотела было кричать, отбиваться.
– Молчи! – приказала донья Мария. – Со мной тебе не страшен ни дон Педро, ни Мотриль. Молчи!
Четыре всадника, словно стадо в хлев, гнали вперед, к замку, свою добычу. «Похоже, они нас ждали, – подумала донья Мария. – Ворота распахнуты, хотя рог не трубит».
Четыре коня и три мула с шумом въехали во двор замка…
У одного окна, ярко освещенного, стоял человек.
Он радостно вскрикнул, увидев во дворе мулов.
«Это дон Педро, который ждал нас! – пробормотала донья Мария, узнавшая голос короля. – Что все это значит?»
Всадники велели женщинам спешиться и провели их в зал замка.
Донья Мария поддерживала дрожавшую от страха Аиссу.
В зал вошел дон Педро, опираясь на руку Мотриля, глаза которого горели от радости.
– Дорогая Аисса, – сказал король, бросаясь к девушке, которая, дрожа от негодования, с пылающими глазами и дрожащими губами смотрела на свою попутчицу и, казалось, обвиняла ее в измене.
– Дорогая Аисса, – повторил король, – простите меня, что я так сильно напугал вас и эту добрую женщину. Позвольте мне поздравить вас с благополучным приездом.
– А меня, сеньор, вы не хотите поздравить? – спросила донья Мария, откидывая капюшон плаща.
Дон Педро громко вскрикнул, в испуге отпрянув назад.
Мотриль, бледный и перепуганный, чувствовал, как его оставляют последние силы под убийственным взглядом противницы.
– Ну что ж, хозяин, предоставьте нам комнаты, – сказала донья Мария. – Ведь вы же, дон Педро, здесь хозяин.
Король, поникший, ошеломленный, опустил голову и ушел на галерею.
Мотриль убежал; страх у него уже сменился яростью.
Обе женщины прижались друг к другу и замерли в ожидании. Через несколько минут они услышали, как закрылись ворота.
Дворецкий, до пола согнувшись в поклоне, попросил донью Марию соизволить подняться в ее покои.
– Не покидайте меня! – воскликнула Аисса.
– Ничего не бойся, дитя, ты сама все видишь! Я назвала себя, и моего взгляда хватило, чтобы укротить этих диких зверей … Ладно, иди со мной… я не оставлю тебя… успокойся.
– А как же вы? О, вам также должно быть страшно!
– Мне? Страшно? – надменно улыбнувшись, спросила Мария Падилья. – И кто же посмеет меня оскорбить? В этом замке не мне надлежит испытывать страх.
V. Патио[181] летнего дворца
Комната, куда провели Марию, была ей хорошо знакома. В ней она жила во времена своей власти и своего благоденствия. Тогда весь двор знал дорогу на эти галереи с расписными и позолоченными деревянными колоннами; они окружали патио – садик с апельсинными деревьями и мраморным фонтаном. Тогда на ярко освещенных галереях, у богатых парчовых портьер, можно было видеть множество пажей и угодливо суетившуюся прислугу.
В патио, укрытом густыми ветвями цветущих деревьев, тогда слышались мавританские мелодии, такие нежные и сладостно-печальные, словно густые, струящиеся в небо ароматы.
Сегодня здесь царила тишина. Отделенная от других помещений дворца, галерея выглядела мрачной и заброшенной. Деревья по-прежнему покрывала листва, но была она темной и зловещей; из мраморного фонтана извергались пенистые потоки, но шум воды был подобен рокоту рассерженного моря.
В конце самой длинной стороны этого параллелограмма маленькая со стрельчатой аркой дверь вела из галереи Марии на галерею короля.
Этот длинный узкий проход напоминал каменный желоб. В былые времена дон Педро пожелал, чтобы его обтянули драгоценными тканями, а каменный пол всегда усыпали цветами. Но за долгое отсутствие короля обивка выцвела и порвалась, высохшие цветы шуршали под ногами.
Все, что способствует любви, увядает, когда любовь мертва. Так, сладострастные лианы, цветущие и пышные, обвиваются вокруг дерева, в которое они влюблены, но усыхают и безжизненно никнут, когда перестают впитывать соки и вбирать жизненные силы от своего возлюбленного.
Едва войдя в комнату, донья Мария сразу же потребовала прислугу.
– Сеньора, король остановился в замке ждать начала охоты, – ответил дворецкий. – Он не привез прислуги.
– Хорошо. Однако королевское гостеприимство не допускает, чтобы у гостей отсутствовало самое необходимое.
– Сеньора, я к вашим услугам, и все, что пожелает ваша светлость…
– Тогда принесите напитки и пергамент для письма. Дворецкий поклонился и ушел.
Наступила ночь; в небе замигали звезды. В самом отдаленном уголке патио жалобно ухала сова, заглушая соловья, который пел на ветке под окнами доньи Марии.
Аисса, испуганная зловещими событиями и молчаливой яростью своей попутчицы, трепеща от страха, забилась в глубину темной комнаты.
Она смотрела, как перед ней, словно призрачная тень, расхаживает взад-вперед донья Мария, обхватив рукой подбородок и устремив глаза в пустоту; но по их блеску было видно, что она что-то замышляет.
Аисса не смела заговорить, боясь вызвать гнев доньи Марии и помешать ей предаваться горю.
Снова появился дворецкий, который принес восковые факелы и положил их на стол.
За ним шел раб с позолоченным подносом, на котором лежали цукаты и стояли два чеканных серебряных кубка и пузатая бутылка хереса.
– Сеньора, желание вашей светлости исполнено, – сказал дворецкий.
– Я не вижу чернил и пергамента, которые просила, – возразила донья Мария.
– Сеньора, мы долго искали, – ответил смущенный дворецкий, – но королевского канцлера в замке нет, а пергаменты хранятся в ларце у короля.
Донья Мария нахмурилась.
– Я понимаю, – ответила она. – Хорошо, благодарю вас, ступайте. Дворецкий ушел.
– Меня терзает жажда, – сказала донья Мария. – Дорогое дитя, налейте мне, пожалуйста, вина.
Аисса быстро наполнила вином один из кубков и подала своей попутчице, которая жадно его выпила.
– Он не дал мне воды, – заметила Мария. – Вино лишь усиливает жажду, но не утоляет ее.
Аисса осмотрелась и увидела большой, разрисованный цветами глиняный кувшин, в которых на Востоке вода сохраняется холодной даже на солнце.
Она зачерпнула своим кубком чистой воды, в которую донья Мария вылила остатки вина из своего кубка.
Но ее ум больше не занимали потребности тела; мысль доньи Марии полностью поглощенная другим, уже блуждала в каких-то зловещих далях.
«Что я здесь делаю? – спрашивала она себя. – Почему теряю время? Должна ли я уличить предателя в измене или мне следует попытаться снова приблизить его?»
Она резко повернулась к Аиссе, с тревогой следившей за каждым ее движением.
– Ну, девушка, ты, у кого такой чистый взгляд, что кажется, будто в твоих зрачках светится душа, ответь другой женщине, несчастнейшей из смертных, есть ли у тебя гордость? Завидовала ли ты иногда блеску моего благополучия? В жуткие часы ночи не был ли твоим советчиком злой ангел, который, отвращая тебя от любви, подталкивал к честолюбию? О Боже, отвечай же! И помни, что вся моя судьба зависит от того, что ты скажешь. Ответь мне, как на исповеди, знала ли ты хоть что-нибудь о похищении, подозревала ли о нем, надеялась ли на это?
– Неужели это вы, госпожа, добрая моя покровительница, – ответила Аисса с печальным и кротким видом, – вы, видевшая, как я лечу на встречу с моим возлюбленным с такой пылкой радостью, спрашиваете меня, надеялась ли я ехать к другому?