– В чем же? – спросил Мотриль, побледнев.
– Этой ночью три всадника преодолели насыпной вал, обманув наших часовых, – ответил Аженор.
– Вот оно что! – сказал Мотриль, пытаясь ничем не выдать волнения. – Надо наказать их смертью… ведь они преступили клятву.
– Это было бы легко, если бы мы их поймали, – возразил Аженор. – Но они бежали…
– Почему вы не сумели их задержать? – вскричал Мотриль, не способный до конца скрыть свою радость после того, как пережил столь сильную тревогу.
– Потому, что наша стража доверилась вашему слову и менее строго, чем обычно, несла караул, и потому, что, по мысли сеньора Родриго, который стоит здесь, никому из вас не было смысла бежать, раз всем вам даровали жизнь…
– И что из этого следует? – спросил мавр.
– То, что надо кое-что изменить в условиях перемирия.
– Ах! Я так и думал, – с горечью сказал Мотриль. – Милосердие христиан хрупко, словно стеклянный кубок; вкушая вино, надо остерегаться, как бы не разбить кубок. Ты нам сказал, что несколько солдат бежали из Монтеля, и поэтому ты будешь вынужден казнить всех нас.
– Но прежде, сарацин, – возразил Аженор, уязвленный этим упреком и этим предположением, – прежде ты должен узнать, кто эти беглецы.
– Как я узнаю это?
– Пересчитай своих солдат.
– Здесь я не распоряжаюсь.
– Значит, ты не входишь в гарнизон замка, – живо возразил Аженор, – и условия перемирия тебя не касаются.
– Для молодого человека ты слишком хитер.
– Я стал хитрым из недоверчивости, наблюдая за сарацинами… Ну, отвечай.
– Я, действительно, начальник в замке, – ответил Мотриль, который боялся потерять преимущества капитуляции, если последняя окажется возможной.
– Сам видишь, что у меня были причины хитрить, поскольку ты лгал. Но сейчас дело не в этом. Ты признаешь, что условия перемирия были нарушены?
– Это ты признаешь, христианин.
– И тебе придется мне поверить, – надменно сказал Молеон. – А посему слушай приказ коннетабля. Крепость должна сдаться сегодня же, или начнется жестокая осада.
– И это все? – спросил Мотриль.
– Все.
– Нас будут морить голодом? – Да.
– А если мы захотим умереть?
– Вам мешать не будут.
Мотриль бросил на Аженора выразительный взгляд, который тот превосходно понял.
– Никому? – многозначительно спросил он.
– Никому, – ответил Молеон. – Но если вы умрете, то по своей воле… Поверь мне, дон Педро вам не поможет.
– Ты так думаешь?
– Я в этом уверен.
– Почему?
– Потому что мы выставим против него армию, а у него больше войск не осталось, и, пока он наберет новую, вы все погибнете от голода.
– Ты рассуждаешь здраво, христианин.
– Поэтому лучше спасайте свою жизнь, раз она в вашей власти.
– Ага! Ты даруешь нам жизнь.
– Я дарую ее вам.
– С гарантией кого? Коннетабля?
– С гарантией короля, который только что прибыл.
– Он вправду приехал? Но я его не вижу, – с беспокойством сказал Мотриль.
– Посмотри на его шатер… точнее, на палатку Виллана Заики.
– Да, вижу… Ты уверен, что нам даруют жизнь?
– Я даю тебе гарантию.
– И мне тоже?
– Да, тебе, Мотриль, король дал мне слово.
– И мы сможем уйти, куда захотим?
– Куда угодно.
– Вместе со слугами, скарбом и деньгами?
– Да, сарацин.
– Это слишком хорошо…
– Ты же веришь нам… Безумец, зачем мы стали просить тебя прийти сегодня к нам, когда мы взяли бы тебя живым или мертвым через месяц осады?
– Ну нет! Вы можете опасаться дона Педро.
– Уверяю тебя, что он нам не страшен.
– Христианин, я должен подумать.
– Если через два часа ты не сдашься, считай себя мертвецом, – нетерпеливо объявил молодой человек. – Железное кольцо уже не разомкнётся.
– Хорошо! Хорошо! Два часа не слишком большая щедрость, – ответил Мотриль, с тревогой вглядываясь вдаль, словно на краю равнины должен был явиться спаситель.
– И это весь твой ответ? – спросил Аженор.
– Я дам ответ через два часа, – рассеянно пробормотал Мотриль.
– Да, сударь, он сдаст крепость, вы его убедили, – шепнул Мюзарон своему господину.
Внезапно Мотриль с пристальным вниманием посмотрел в сторону лагеря бретонцев.
– Ну и ну! Смотри, – прошептал он, показывая Родриго на палатку Виллана Заики.
Чтобы лучше видеть, испанец облокотился на каменные перила.
– Твои христиане, кажется, дерутся между собой, – сказал Мотриль, – смотри, они бегут со всех сторон.
Толпа солдат и офицеров в самом деле валила к палатке, проявляя признаки самого живого волнения.
Палатка шаталась, как будто изнутри ее сотрясали сражающиеся. Аженор увидел, как коннетабль, сделав гневный жест, бросился к ней.
– В палатке, где находится дон Педро, происходит что-то странное и ужасное, – сказал Аженор. – Пошли, Мюзарон.
Внимание мавра было поглощено этой непонятной суматохой. Родриго неотрывно смотрел на лагерь. Аженор, воспользовавшись тем, что они отвлеклись, спустился со своими бретонцами вниз по крутому склону. На полдороге он услышал жуткий крик, который взмыл с равнины до самого неба.
Аженор вовремя добрался до внешнего кольца замковых укреплений; едва за ним захлопнулись последние ворота, как Мотриль закричал громовым голосом:
– О Аллах! Аллах! Предатель обманул меня! О Аллах, король дон Педро взят в плен! Задержите француза, чтобы он был у нас заложником. Закрывайте ворота! Скорее!
Но Аженор уже перебрался через насыпной вал и был в безопасности; он даже мог видеть во всей красе страшное зрелище, которое с высоты замковой площадки наблюдал мавр.
– Боже мой! – воскликнул Аженор, дрожа и воздевая к небу руки. – Еще минута, и мы были бы схвачены и погибли; то, что вижу я в этой палатке, извинило бы Мотриля и его самые кровавые злодеяния.
XXVI. О том, что происходило в палатке Виллана Заики
Король дон Энрике расстался с Аженором, даровав ему право помиловать Мотриля, утер лицо и сказал коннетаблю:
– Друг мой, сердце готово вырваться у меня из груди. Скоро я увижу в унижении того, кого смертельно ненавижу; к моей радости примешана горечь, но в этот миг я не могу объяснить это мое чувство.
– Это доказывает, государь, что у вашей светлости сердце благородное и великое, в противном случае в нем нашлось бы место лишь для радости победы, – ответил коннетабль.
– Странно, что я вхожу в эту палатку только с чувством недоверия и, повторяю еще раз, с подавленным сердцем, – прибавил король. – Как он?
– Государь, он сидит на табурете, обхватив голову руками. Он выглядит удрученным.
Энрике взмахнул рукой, чтобы все удалились.
– Коннетабль, дайте мне, пожалуйста, последний совет, – еле слышно сказал он. – Я хочу сохранить ему жизнь, но как мне быть – изгнать его или заточить в крепость?
– Не просите у меня совета, государь, ибо я не смогу дать его вам, – ответил коннетабль. – Вы мудрее меня, и перед вами ваш брат. Бог вдохновит вас.
– Ваши слова окончательно укрепили меня в моих намерениях, коннетабль, благодарю вас.
Король приподнял холстину, что занавешивала вход в палатку, и вошел в нее.
Дон Педро не изменил позы, которую Дюгеклен изобразил королю, только его отчаяние перестало быть молчаливым: оно вырывалось наружу то приглушенными, то громкими восклицаниями. Можно было сказать, что дон Педро начинал впадать в безумие.
Звук шагов Энрике заставил его поднять голову.
Как только он узнал своего победителя по его величественному виду и золотому льву на гребне шлема, его охватила ярость.
– Ты пришел, ты посмел прийти! – вскричал он. Энрике не ответил и молчал, держась настороженно.
– Я напрасно вызывал тебя в бою на поединок, – продолжал дон Педро, все больше оживляясь. – Ведь у тебя хватает храбрости лишь на то, чтобы оскорблять поверженного врага, и даже сейчас ты скрываешь свое лицо, чтобы я не увидел, как ты бледен.