Начинает обкалывать кожу в нескольких местах вокруг раны.
— Сейчас подождем пару минуток, обезболивающее подействует и придется наложить несколько швов. — обращается он к пациентке.
— Лимфоузлы не задеты, они выше. — продолжает массировать пальцами участки её тела. — Рана глубокая, но кроме кожных покровов ничего не повреждено. Тебе повезло. — улыбается, похлопывая по руке.
Он что заигрывает с ней так или успокаивает перед штопкой? А меня-то это почему должно волновать? Главное, что б помог, через пару дней Рус приедет и заберет «свою»!
Радик берет тупыми ножницами изогнутую иглу, похожую на крючок, и начинает шить. Девчонка резко подрывается, отползая к изголовью кровати. От чего-то я тоже подрываюсь и уже сижу рядом с ней. Внутри всё жутко сжимается, когда вижу слёзы. Она отворачивается, быстро стирая влагу со щек.
— Радик, что за фигня? — он посматривает на часы, роется в своем чемодане. Достает еще ампулу и новый шприц.
— Это новокаин? — жалобно мямлит девчонка. — Меня не берет новокаин.
— Я уже понял.
— Как не берет? — практически в один голос.
— Такое бывает. — поясняет ветеринар.
— И что теперь, на живую штопать? — меня пугает такая перспектива, не хочу, что б её живьем шили.
— Возможно, я не попал в нерв или он расположен… нестандартно. — совершенно спокойно отвечает.
— Радик! Твою ж! Ты совсем охренел! Как не попал?
— Не ори! Я ветеринар, ты не забыл? И ты меня звал посмотреть рану у собаки, а не… — замолкает.
Мне отчего-то стыдно, что назвал её собакой. Не её, конечно, но всё же, чувствую, как это оскорбительно звучит для неё.
— Индивидуальную чувствительность тоже никто не отменял. Попробуем увеличить дозу. — намного спокойнее отвечает для девчонки.
Начинает снова обкалывать. Монотонно строя свои предположения.
— Кому-то достаточно пол ампулы анестетика, кому-то две-три.
Снова ожидаем положенное время. Радик пробует второй раз. Девчонка дергается, но остается на месте. Вытягивает тупыми ножницами этот злосчастный крючок. Она лежит на правом боку повернутая ко мне. Я сижу рядом с ногами у изголовья кровати и слежу, что бы Радик не делал больно, что бы зашил аккуратно, а не как на собаке! Она же девочка всё-таки, а не мужик… Перевожу взгляд на её лицо, которое превратилось в ужасную гримасу с красными пятнами и зажмуренными глазами, на лбу испарина, челюсти сжаты до скрежета зубов.
— Радик! Стой! Не берет ее твоя анестезия, неужели ты не видишь?!
— Не вижу! Я шью.
— Мда… видимо, твой организм просто не воспринимает этот анестетик.
— Я же говорила. — тяжело дышит. — Не берет меня новокаин.
— Другого препарата у меня нет.
— Ладно, шейте так. — сдаваясь прикрывает глаза.
Какой «так»?! Живьем что ли? Меня раздирает какое-то противоречие. Умом понимаю, что рану надо зашить, но не таким же способом! Радик повинуется и шьет дальше. А я не знаю, что мне делать. Нахожу её ладонь и ободряюще сминаю холодные пальцы. В ответ сильно сжимает мои. Больно! Чёрт! Откуда в такой маленькой ладошке столько силы? При очередном стежке снова с силой сжимает ладонь, не дышит. Я потерплю эту боль, главное, что б она вытерпела. Второй рукой стираю испарину со лба и висков. Повторяю движения, потому что приятно. Приятно касаться мягкого шелка волос. Шмыгает. Над верхней губой тоже несколько капель пота, согнутой фалангой указательного пальца стираю их. Она распахивает свои зеленые глазища, смаргивая слёзы.
— Последний стежочек и всё.
Давай, заканчивай быстрее свои пытки, Радик, мысленно тороплю его и благодарю одновременно, что не ушел и помог ей.
Глава 3
Завершив все манипуляции и наложив повязку, оставили девчонку отдыхать. Вид у неё был такой измученный, мне кажется она уснула моментально, Радик даже не успел собрать всё в свой чемодан.
Прошли на кухню, прикрыв за собой дверь. Включаю чайник, заглядываю в холодильник, прикидывая чем можно перекусить.
— Ну, Тёмыч, ты даешь! — хлопает по плечу. — «Приедь, собаку посмотри, живодеры резанули» — ржет, усаживаясь на стул. — Такую кису и собакой назвать, а?! — стебётся, пересказывая наш телефонный разговор.
— Есть хочешь? У меня только бутеры и чай. — игнорирую его стёб.
— Давай. — лениво развалившись, опирается локтем в столешницу. — «Собака большая? Большая, Радик, большая…» — снова ржет до слез. — Да в ней килограмм пятьдесят если есть, и то хорошо, Тём!
— Да хорош ржать уже. Мне, знаешь ли, не до смеха было. — нарезаю батон.
— А старый еврей уже не справляется?