— Иван Абрамович, скажите, Анатолий Петрович он… — набрав побольше воздуха в легкие. — Он жив? — выдохнула главный вопрос. — С ним всё в порядке?
Кацман не спешил отвечать, странно поглядывая на меня, во взгляде не было ни удивления, ни раздражения, он будто обдумывал что-то. А я уже начала сомневаться, знал ли доктор вообще про болезнь… Тогда, глядя на поведение ближайшего окружения Клыканова старшего, мне казалось, что Кацман в курсе.
— Просто… Вчера Артём звонил ему рано утром и… В общем, на звонок никто не ответил, но пришло смс, что перезвонит позже. — мужчина внимательно слушал. — Сам Артем перезванивать не желает и, судя по его поведению, отец ему не звонил… Он очень расстроен и… зол.
— Интересно, однако. — мужчина задумчиво погладил пальцами короткую бороду.
— Что?
— Твое влияние на этих двух мужчин.
— Моё? — совершенно не понимала, о чем говорит этот человек.
— Уж не знаю, что за отношения у вас с Артемом, но до селе никому не удавалось уговорить его на общение с отцом. Ваше совместное проживание хорошо на нем сказывается. — каждое слово вгоняло в краску и хотелось немедленно оправдаться.
— Вы неправильно поняли. У нас с Артемом не романтические отношения. Вообще никакие… Я… временно живу в его квартире…
— Не суетись. Мне нет дела до ваших отношений, говорю тебе про факты.
— Иван Абрамович, я пришла спросить номер Анатолия Петровича.
— Зачем?
— Знаю, что Артем не будет ему больше перезванивать.
— Ответь старику честно, Пелагея. — слегка прищурился.
— Я ответила Вам честно. И еще я переживаю.
— За что? — это на допрос не похоже, но нервничаю я сильно.
— За них обоих… — раз уж мы тут про честность. — Я же не знала Артема раньше, совсем не знала. Теперь понимаю, что они оба одиноки, как потерянные что ли... — после смерти близких, я это очень хорошо понимаю.
— Понимаю, что отцу сейчас нужна поддержка сына. Они же есть друг у друга – это же самое главное. И они нужны друг другу! Не понимаю только, почему они так себя ведут. Я, конечно, осознаю, что есть причина и узнав ее, мне было бы проще понять, наверно… Извините… — замолкаю, осознав, что смешиваю личную боль с чужой.
— Просто хотела сама позвонить ему и…
— Не нужно. Он всё равно не ответит.
С произнесенными словами глохнут все звуки. Я вижу, как двигаются губы Кацмана, но ничего не слышу.
— Пелагея! Пелагея, всё хорошо. — подносит стакан с водой к моим губам. — Выпей. Дыши, дыши. — голос как сквозь вату.
Берет мое запястье, смотрит на свои часы. Понимаю, что плачу, начинаю отходить от шока.
— Господи! Иван Абрамыч, он что? Он… Он…
—Он жив. — строго отрезает мои рыдания.
— Ты в курсе какая операция предстояла?
— Д-да, то есть нет. Простите. — глубоко вдыхаю, выдыхаю.
— Я знала только про опухоль щитовидки. Больше ничего. Ну и что он не хотел делать операцию.
— Не хотел… — устало подтвердил доктор. — Химиотерапия не помогала ни здесь, ни там. Толя решился на операцию, которую сделали три недели назад. Но. Есть последствия.
Про последствия я знала только, что железу удаляют полностью и необходимо принимать гормоны пожизненно. Поэтому услышать следующий ответ совсем не была готова.
— Вы про гормоны?
— Это само собой разумеющееся. Я про другие осложнения. После подобных операций случается такая вещь как отек голосовых связок. Это приводит к изменению голоса. На восстановление может уйти до полугода, учитывая его возраст.
— Боже! — вовремя прикрываю рот ладонью. Стараюсь держаться и не разреветься. Это должно быть больно…
Почему-то я совсем про это не подумала. Щитовидка – это же горло. Теперь становится ясно, почему не ответил на звонок.
— Видимо, Господь все же не на его стороне, Пелагея. Грешил он по более, чем помогал. — произнес без намека на иронию. — Ибо во время операции был задет возвратный гортанный нерв.
Что? Что это значит я не знала, но по лицу Кацмана понимала, что ничего хорошего.