— Позвони Артем недели на две раньше, возможно, разговор отца и сына состоялся бы. — услышанное пугало.
— Он никогда не сможет говорить?
— Пока рано делать выводы. Ларингоскопия показала повреждение нерва с одной стороны. Это всё, что я знаю на сегодняшний день.
Зажмурилась со всей силы. Глубокие вдохи не помогали. Допив воду из стакана, хотела обратиться к Кацману, но он опередил меня.
— Не нужно звонить. И ждать звонка тоже. Сейчас ему нужно восстанавливаться. Кроме отека связок, ему трудно дышать, глотать. На данный момент констатирована потеря голоса, но мы будем надеяться на лучшее. Да? — сочувственно сжал мою ладонь.
Молча кивнула в ответ.
— Иван Абрамович, что мне делать? — в душе было такое смятение, поделиться совершено не с кем, какое решение принять…
— Я обещала, что никто не узнает о его заболевании. Но Артем же сын! Он же должен знать? И, наверное, неправильно мне ему сообщать такое. И вообще правильно ли разглашать, раз дала слово. Господи! Я запуталась…
— Ты слово дала – тебе и решать, что с ним делать. Тут я не советчик. Единственное, что скажу: все важные решения принимай после того как вот тут проживешь. — прикладывает свою ладонь в область груди. — Остынешь, и на холодную голову примешь.
— Спасибо. — благодарю вполголоса, намереваясь встать и уйти.
— Ты знала, что семья Клыкановых восемнадцать лет назад попала в аварию, где погибла его супруга и не рожденная дочь?
— Да. — тихо отвечаю. Эту историю мне рассказывала Римма Яковлевна.
— Они очень ждали дочь. — доктор говорил, а сам смотрел отрешенно вдаль, словно здесь не было стен. — И имя ей уже было выбрано. Близкие знали это имя. И все ждали маленькую Поленьку. — это я тоже слышала от соседки Артема, меня удивляет, зачем сейчас об этом говорит доктор?
— Подождите, Иван Абрамович, а как они знали, что будет девочка? Тогда же не было аппаратов УЗИ.
— Не было. И точно не знали. Все верили Любочке – маме Артема, а она была уверена, что там именно Поля. — мурашки по спине, мне не по себе от его слов. — Пострадала только Люба. Не дожидаясь скорой, на попутке Анатолий вез её в больницу, было уже поздно... Но там под дулом пистолета отчаявшийся человек просил врачей сделать кесарево, надеясь спасти восьмимесячную дочь. Тогда он и сам убедился, что у них могла бы быть та самая долгожданная Поленька.
Ужасно страшно, ужасно больно. Я не скрывала слез. Глаза Кацмана тоже блестели.
— Девочку нельзя было спасти?
— Насколько я знаю, нет.
— Я рассказал тебе это, что бы ты хорошо подумала прежде чем примешь решение. Не переживай, Толя не шибко нуждается в поддержке, а тем более в жалости, но может слово с тебя взял потому что опасался за сына. И за тебя.
— За меня?
Глава 23
С трудом передвигая ноги, иду по набережной, холодный ветер дует в лицо, срывая капюшон, спутывая волосы. Мелкий дождь накрапывает с темных туч, нависших низко-низко над рекой. Вот уже дождь срывается на мелкую снежную крупу.
На автомате продолжаю свой путь в никуда. Все ориентиры потеряны, в голове хаос. И почему слова Кацмана натолкнули на мысли, что я и есть та маленькая девочка? А вдруг ее правда удалось спасти, и она выжила?
Да нет. Шмыгая носом, прогоняю эту версию. Я Анисимова, дочь своих родителей, рождена в мае, а та девочка… погибла восьмимесячной осенью… в октябре или ноябре, кажется. Я никак не могу быть той Полиной, ведь на момент ее гибели мне уже было месяцев пять от роду. Тогда почему Клыканов помогал мне?
Господи! Ну зачем Кацман всё это рассказал? Еще больше запутал!
Онемевшими руками придерживаю капюшон, утираю слезы. Не заметила, как дошла до старого храма на площади. Ноги сами понесли вверх по ступеням. Внутри тепло и пахнет ладаном, я стою недалеко от входа. Из молитв знаю только «Отче наш», её и шепчу. Бабушка когда-то научила.
Как же мне её не хватает… и папы… Боже, пусть будут живы и здоровы все, кто на земле, пусть спокойно спят те, кто на небе.
Перекрестившись три раза, тихо покинула храм. Какого-то решения я не приняла, но мысли немного улеглись. Пока ехала в автобусе, Оксана прислала сообщение, напоминая о моем собеседовании в кофейню. О чем я уже совершенно забыла.