3
Кольвенский замок темнел траурными цветами. Встречать ведьму вышел ворчливый бородатый манчкин Гуам Кинтос, совмещавший обязанности слуги, привратника и премьер-министра.
— У вас больше нет привилегий в Свободной Манчкинии, — объявил он. — Со смертью Гингемы с герцогами покончено.
— Когда разрешу, тогда и покончите, — осадила его ведьма. Судьба титула была ей безразлична, но выслушивать условия от этого наглеца она не собиралась. Впрочем, все равно в последние годы титул почти не использовался. Как писал Фрек в своих истерических письмах, Гингема, услышав, что ее за глаза зовут Западной ведьмой, решила потерпеть клевету и даже сама себя стала так величать.
Гуам Кинтос провел Восточную ведьму (как она представилась по примеру погибшей сестры) в спальню.
— Мне много не нужно, — сказала ему гостья. — Поживу здесь несколько дней, встречусь с отцом, схожу на похороны, возьму кое-что из вещей — и до свидания. Не знаешь, мой брат Панци здесь?
— Нет, он уехал. Передавал вам наилучшие пожелания. Сказал, что у него срочные дела в Маррании. Кое-кто полагает, что он просто сбежал, боясь за свою шкуру после перемен в правительстве. И не без оснований, — холодно добавил Гуам Кинтос. — У вас есть чистые полотенца?
— Они мне ни к чему, — сказала ведьма. На нее вдруг навалились усталость и страшная грусть. — Спасибо, вы можете идти.
Фреку было шестьдесят три. Волосы его поредели и поседели еще больше, плечи ссутулились, как будто собирались встретиться посередине, голова провалилась на скрюченной шее. Он сидел на веранде, укрытый одеялом.
— Кто это? — спросил он, когда ведьма подошла и села рядом с ним.
Она поняла, что отец почти ослеп.
— Твоя дочка, папа, — сказала она. — Та, которая осталась.
— Тинда? — переспросил он. — Как я буду жить без красавицы Гингы? Что мне теперь делать без моей лапочки?
Ведьма взяла старика за руку и молча, сидела с ним, пока он не уснул. Потом вытерла слезы с его лица, не обращая внимания, что они жгут ее кожу.
* * *
Освобожденные жевуны ломали их дом. Ведьме он был не нужен, но ее все равно терзала обида. Какими же надо быть дураками, чтобы все крушить! Неужели они не понимают, что Кольвенский замок можно использовать с толком — хотя бы как здание парламента?
Она подолгу сидела с отцом, но разговаривали они мало. Одним утром, когда Фрек был пободрее, он спросил, действительно ли его дочь ведьма.
— Ну, как тебе сказать, — замялась она. — Что значит ведьма? Разве мы когда-то придавали значение словам? Знаешь, пап, у меня к тебе просьба. Вот взгляни-ка. — Она достала вырванную из «Гримуатики» страницу и положила ему на колени, как большую салфетку. — Что ты здесь видишь? Про добро тут пишут или про зло?
Фрек провел рукой по листку, будто впитывая смысл текста кончиками пальцев, поднес его близко к глазам и прищурился.
— Буквы крупные и отчетливые, — сказал он, перевернул страницу и снова всмотрелся в нее. — Но я не могу их разобрать, они из какого-то чужого алфавита. А ты — можешь?
— С переменным успехом: когда да, когда нет. То ли зрение подводит, то ли текст такой особенный.
— Глаза у тебя всегда были зоркие. Даже в детстве ты могла видеть то, чего никто не замечал.
— То есть как?
— У тебя был стеклянный круг, который сделал Черепашье Сердце, и ты смотрела в него, как будто видела другие миры.
— Ха! Наверное, всего лишь любовалась своим отражением.
Они оба знали, что это неправда, и Фрек — в кои-то веки — так и сказал:
— Нет, на себя ты смотреть не любила. Ты терпеть не могла свою кожу, свои угловатые черты и странные глаза.
— Интересно почему.
— Не знаю. Ты такой родилась. Будто кто-то наложил на тебя проклятие, а через него погубил всю мою жизнь. — Он утешительно похлопал Бастинду по руке. — Когда у тебя выпали жуткие молочные зубы и стали расти нормальные, мы вздохнули с облегчением, но все-таки первые несколько лет ты была маленьким уродцем. А потом родилась Гинга, и по сравнению с ней оказалось, что ты совершенно здоровая девочка.
— За что мне с рождения такое проклятие? Ответь мне, святой человек.
— Это моя вина — ты была послана Богом за мои грехи, — сказал Фрек. Ведьма чувствовала, что каким-то неуловимым образом он перекладывает груз ответственности на нее. — Ты родилась как вечное напоминание о том, чего мне не удалось достичь. Но не бери в голову. Это все в прошлом.
— А Гинга? Ей за что досталась болезнь?
— В назидание матери — за распущенность.
— Поэтому ты так ее и любил? Не видел в ней упреков себе?
— Не кипятись! Какая ты! Гингы больше нет — какая теперь разница, кого я любил?
— Но ведь жизнь продолжается.
— Моя уже подходит к концу, — печально ответил Фрек. Ведьма высвободила руку из-под его ладони, взяла у него с колен страницу из «Гримуатики», сложила, сунула в карман и заметила, что кто-то направляется к ним по лужайке. Сначала она подумала, что это слуга несет Фреку чай (из-за возраста, покладистого характера и священного сана здесь к нему все еще относились с почтением), но, вглядевшись, поспешно поднялась и пригладила складки на своем простеньком черном платье.