9
Почти без сна, мучаясь от пульсирующей головной боли, но довольная собой ведьма возвращалась в Манчкинию. Она приземлилась во дворе у Према Кокуса и стала его звать, но ей сказали, что он работает в поле, и послали за ним одного из ребят. Вскоре примчался запыхавшийся Кокус с топором в руках.
— Прости… я тебя… не ждал… задержался… — отдуваясь, проговорил он.
— А ты б оставил топор, — посоветовала ведьма. — Бежать было бы легче.
Но Кокус даже теперь не выпустил его из рук.
— Зачем ты вернулась, Басти? — спросил он.
— Рассказать, что я убила мадам Виллину, так что теперь ее можно не опасаться. Я думала, ты обрадуешься.
Как бы не так.
— Ты убила немощную старуху? — ужаснулся Кокус. — Зачем? Разве она еще могла кому-то навредить?
— И ты туда же? — разочарованно протянула ведьма. — Неужели не понятно, что, пока Виллина жива, она может пакостить в любом состоянии?
— Помню, ты когда-то боролась с угнетателями Зверей. Но я не думал, что ты опустишься до их методов.
— Я ответила ударом на удар, как давно уже следовало. А ты просто нерешительный дурак.
— Дети, — скомандовал Кокус, — идите в дом. Проверьте, что делает мама.
Он вдруг понял, что боится ведьму.
— Как ты можешь стараться всем угодить, когда твою драгоценную Манчкинию вот-вот слопает Гудвин? — бушевала ведьма. — Как ты мог, понимая, что делает Стелла, отпустить девчонку в моих башмачках? Когда-то ты был готов бороться за справедливость. Как ты мог так… опуститься?
— Басти, посмотри на меня, — попросил Кокус. — Ты не в себе. Пьяна, что ли? Успокойся. Элли — всего лишь ребенок, а ты превращаешь ее в какую-то мегеру. Так нельзя.
Мила, услышав от детей, что взрослые во дворе ругаются, вышла из дома и встала рядом с Кокусом. В руке она держала кухонный нож. Дети, громко перешептываясь, выглядывали из окна.
— Это вы от меня топорами и ножами решили защищаться? — презрительно усмехнулась ведьма. — Будет вам позориться-то. Я только хотела рассказать про Виллину. Думала, вы оцените.
— Да положил я, положил топор, — воскликнул Кокус. — Ты вся дрожишь, ты расстроена, тебе тяжело смириться с гибелью сестры. Но возьми себя в руки, Басти! Оставь свою обиду на Элли. Она одинока и ни в чем не виновата. Я тебя умоляю…
— Вот только не надо унижаться, не терплю. Тем более от тебя. — Ведьма сжала кулаки, заскрежетала зубами. — Ничего я тебе не обещаю, Кокус.
Она вскочила на метлу, взмыла в воздух и помчалась прочь, со злости все набирая и набирая высоту, пока земля внизу не потеряла мучивших ее очертаний.
Она летела и думала, что уже давно пора вернуться в Киамо-Ко. Лестар — трус, упрямец и дурак, а няня потихоньку выживает из ума; как бы они на пару не спалили замок, пока ее нет. Мысли о вчерашнем — о смерти мадам Виллины, о гнусных намеках гнома-кукловода — ведьма от себя отгоняла. Она и так ненавидела Гудвина всем сердцем, а предположение о том что он — ее отец, только подливало масла в огонь ненависти. Надо будет обязательно расспросить няню после возвращения домой.
После возвращения домой… Только сейчас, впервые за тридцать восемь лет, ведьма начала чувствовать, что у нее есть дом. «Спасибо, Сарима», — мысленно поблагодарила она бывшую хозяйку Киамо-Ко. Может, дом и есть то место, где остаешься непрощенным, место, с которым тебя навсегда связывает твоя вина? И кто знает, может, за такую связь стоит и вину потерпеть?
К Киамо-Ко ведьма решила лететь по Дороге из желтого кирпича в последней отчаянной попытке нагнать Элли и получить обратно вожделенные башмачки. Все равно терять уже нечего. Если башмачки попадут к Гудвину, он непременно использует их, чтобы обосновать свои притязания на Манчкинию. Можно, конечно, пожать плечами и предоставить жевунов своей судьбе, пусть сами разбираются с Гудвином, но башмачки-то, черт возьми, все равно ее.
Ведьме повезло: она нашла бродячего торговца, который видел Элли. Они разговорились. Торговец грыз морковку, делился ею с осликом и почесывал того за ухом.
— Она прошла тут несколько часов назад, — объяснял он. — Нет, не, одна, с ней шла очень необычная компания. Вроде как ее защитники.
— Бедная напуганная девочка, — покачала головой ведьма. — А что за защитники? Парочка крепких жевунов?
— Не совсем, — сказал торговец. — Соломенное пугало, железный дровосек и кто-то из хищников — не то леопард, не то кугуар; он так быстро сиганул в кусты, что я не разобрал.
— Соломенное пугало? — переспросила ведьма. — Любопытно. Красивая, должно быть, девочка, раз при взгляде на нее пугала оживают. Вы обратили внимание на ее башмачки?
— Не только обратил, я хотел купить их у нее.
— И как? Удалось?
— Говорит, не продаются. Говорит, это особенные башмачки; ей подарила их добрая волшебница.
— Брехня.
— Ну, брехня, не брехня — не моего ума дело. Могу я вам что-нибудь предложить?
— Да. Зонтик. Свой я забыла, а погода портится.
— Это точно, — поддержал торговец, выуживая из телеги потрепанный зонт. — В былые времена с неба месяцами капли не дождешься, не то что теперь. Вот, пожалуйста, ваш — за медяк.
— Мой — за бесплатно, — отрезала ведьма и выхватила у торговца зонт. — Вы ведь не откажете бедной нуждающейся женщине, правда?
— Дороже обойдется, — обиженно хмыкнул торговец, взобрался на телегу и продолжил свой путь.
— Никто, конечно, не спрашивает мнения у простого Осла, — услышала вдруг ведьма другой голос, когда телега проехала мимо нее, — но, по-моему, эта девочка — сама Озма, которая проснулась и теперь идет в Изумрудный город, чтобы занять свое место на престоле.
— Ненавижу роялистов, — процедил торговец и стеганул Осла кнутом. — Ненавижу болтливых Зверей.
Ведьма дернулась, но вмешаться не решилась. Она не смогла вызволить Нор, не договорилась с Гудвином, не успела убить мадам Виллину — так стоит ли вообще браться за то, что она не в силах изменить?