— Что если наше время тут сочтено? — рассуждал Фрек, закинув руки за голову и откинувшись на спинку скамьи. Новообретенное счастье уже не удовлетворяло его. — Может, из Закамышья нам открывается другая дорога? Та, на которой нас ждут великие дела? Где уготована яркая судьба?
— Да будет тебе, — вяло ответила Мелена. — Девять поколений моих предков карабкались наверх — и вот, пожалуйста, я здесь, в богом забытом месте, по колено в грязи. Какая уж тут яркая судьба?
— Я говорю о духовных подвигах. Я не предлагаю ломиться в Изумрудный город и бороться за право стать личным исповедником Пасториса.
— А почему бы тебе не предложить себя на пост духовника Принцессы? — оживилась няня, представив, как зажила бы она в свете, добейся Фрек такого положения. — Правда, пока она еще ребенок. Хотя… Ну поправит какое-то время ее отец — это недолго, как вообще у мужчин. Ты еще молод. Принцесса повзрослеет, и у тебя будет возможность управлять целой страной.
— Меня не интересует придворная служба, даже если новая Принцесса станет Озмой Наисвятейшей, — отрезал Фрек. — Мой долг — нести слово Божие попранным и угнетенным.
— Милости надо идти в Болтнию, — сказал Черепашье Сердце. — Там попрано и угнетено.
Впервые за долгое время стеклодув упомянул о своей стране. Вспомнив недавний разговор с няней, Мелена отмахнулась от дыма и спросила:
— А почему ты ушел из Оввельса?
— Ужас, — ответил Черепашье Сердце.
Бастинда, которая сидела у точильного камня и сосредоточенно давила муравьев, заинтересовалась и подняла голову. Все ждали от Болтуна пояснений, но он, похоже, закончил. У Мелены екнуло сердце; предчувствие говорило ей, что вот-вот, в этот счастливый вечер, произойдет что-то страшное.
— Что значит ужас? — спросил Фрек.
— Как-то мне зябко, — пролепетала Мелена. — Пойду, накину платок.
— Или можно сразу стать духовником Пасториса. — Няня попыталась вернуть разговор в прежнее русло. — Зачем отказываться? Наверняка со связями Мелены ты сможешь добиться приглашения…
— Ужас, — произнесла вдруг Бастинда.
Ответом на ее первое слово было ошеломленное молчание. Даже желтая луна словно замерла между деревьями.
— Ужас? — переспросила Бастинда, оглядываясь. Лицо ее оставалось серьезным, но глаза задорно заблестели: она поняла, чего добилась. Ей было почти два года. Длинные острые зубы больше не удерживали слов внутри нее.
— У-жас, — шепотом, смакуя, произнесла она. — Ужас.
— Иди к няне на ручки, Басти, посиди тихонько.
Малышка послушно подошла, но села на самый краешек колен и выжидающе посмотрела на стеклодува.
— Черепашье Сердце думает, девочка говорит впервые, — благоговейно сказал тот.
— Да, и она спрашивает про ужас. — Фрек пустил колечко дыма. — Если это не секрет, конечно.
— Черепашье Сердце плохо говорит. Его дело — дуть стекло, а слова пусть говорят Милость, Государыня и Няня. И теперь еще девочка.
— Скажи хоть немного, раз уж начал.
Мелена поежилась. Она так и не сходила за платком: ноги будто вросли в землю.
— В Болтнию приходят рабочие из Изумрудного города и других мест, — начал Черепашье Сердце. — Они смотрят, нюхают и пробуют воду, воздух, землю. Хотят строить дорогу. Болтуны говорят, нельзя; Болтуны говорят, плохо, но рабочие не слушают.
— Болтуны, надо полагать, не дорожные строители, — резонно заметил Фрек.
— Наша страна очень некрепка, — продолжал Черепашье Сердце. — У нас висячие дома и плавучие поля. Мальчики ныряют в мелкую воду за жемчужинами. Слишком много деревьев — не хватает света для травы. Слишком мало деревьев — поднимается вода, и корни плавучих растений не достают до земли. Наша страна бедная, но богата красотой. Жить в ней можно только по ее законам.
— Значит, вы противитесь строительству?
— Да, но пока успех нет. Болтуны не переубедят рабочих, кто хочет строить плотину из земли и камней и разрезать нашу страну на части. Болтуны ругались, просили, предсказывали беду, но не смогли победить словами.
Фрек попыхивал трубкой и любовался, с каким воодушевлением говорит Черепашье Сердце. Его всегда привлекала в людях преданность идее.