Кокус купил столичную газету. Номер, который ему дали, вышел в Изумрудном городе несколько недель назад, но только недавно прибыл сюда. Устроившись за столиком в кафе, Кокус прочел, как в столице разогнали демонстрацию Зверей у правительственного дворца, а в новостях из провинций — о тяжелой засухе в Жевунии. Не успевали редкие грозы напоить землю, как вода просачивалась глубже, оставляя почву сухой. Писали, будто в Мигунее найдены подземные озера, запасов воды в которых хватило бы на всю страну. Гудвина просят провести каналы до Жевунии, но он отказывается. Дорого, мол.
«Да сбросить этого Гудвина, и дело с концом», — раздраженно подумал Прем Кокус, свернул газету и… увидел перед собой Бастинду. Одну, без подружек и опекунши.
— Ну и лицо у вас, Кокус, — рассмеялась она. — Еще необычнее, чем когда вы признавались в любви моей соседке.
— Это тоже любовь… но к стране, — задумчиво сказал юноша, потом опомнился и вскочил со стула. — Не хотите ли присоединиться ко мне? Пожалуйста, садитесь. Если, конечно, вам можно — без сопровождающих.
Бастинда села и позволила Кокусу заказать для нее чай. Выглядела она бледнее обычного. В руках держала бумажный сверток.
— Посылка сестре, — объяснила Бастинда, проследив за его взглядом. — Она, как и моя соседушка, любит яркие наряды. Вот купила ей платок на базаре: красные розы на черном фоне.
— Я не знал, что у вас есть сестра, — сказал Кокус. — Разве она тоже играла с нами в детстве?
— Нет. Гингема младше меня на три года. Скоро приедет в Крейг-холл.
— Она такая же сложная, как и вы?
— Да, непростая, но это отдельная история. Гингема больна, и довольно тяжело. Даже наша ужасная Виллина не вполне еще знает, насколько тяжела эта болезнь. Но ничего, я уже повзрослела; надо будет — защищу. В порошок сотру любого, кто попытается обидеть мою сестру. Судьба и так ее не пожалела.
— А с кем она живет? С матерью?
— Мама умерла. Считается, что за Гингой ухаживает отец.
— Считается?
— С ним тоже не все так просто. Папа — весь в религии. — Бастинда провела одну ладонь кругом над другой — жест, означавший, что можно сколько угодно крутить жернова, но если зерна между ними нет, муки все равно не получится.
— Тяжко вам. От чего умерла ваша мама?
— Умерла во время родов. Ну все, хватит обо мне.
— Тогда расскажите о профессоре Дилламонде. Говорят, вы у него работаете.
— Лучше вы расскажите, как продвигается борьба за ледяное сердце Эстелы.
Вопрос вернул мысли Кокуса в привычное русло.
— Я ни за что не отступлюсь! Стоит ее увидеть — и во мне все пылает, я прямо сгораю от любви. Не могу говорить, ясно думать — я словно засыпаю и вижу сны. Вы меня понимаете?
— С трудом. Мне никогда ничего не снилось, — призналась Бастинда.
— Неужели нет никакой надежды? Эстела хоть допускает мысль, что ее чувства ко мне могут измениться?
Бастинда оперлась локтями о стол, положила подбородок на руки и переплела пальцы так, что только вытянутые указательные прижались к ее тонким сероватым губам.
— Знаете, Кокус, — задумчиво сказала она. — Эстела уже начинает мне нравиться. Сквозь ее самообожание иногда проглядывает ум. Она умеет думать. Если запустить ее мозги в работу и слегка направить в нужное русло, Эстела и о тебе, наверное, задумалась бы, и даже с приязнью. Так мне кажется. Всего лишь кажется, я не знаю наверняка. Но когда она снова становится собой — кокеткой, способной тратить по два часа в день на завивку своих драгоценных волос, — то все, разумная Эстела как будто запирается в какой-то каморке и перестает общаться с миром. Как будто прячется от сложностей жизни. Для меня это странно. Я, может, и сама не прочь сбежать от действительности, вот только не знаю как.
— Вы слишком резки и несправедливы к ней, — осуждающе сказал Кокус. — Если бы Эстела услышала ваши слова, то пришла бы в ужас.
— Я просто говорю как есть, по-дружески. Хотя, конечно, у меня не так много опыта в дружбе.
— Ничего себе по-дружески! Вы и Эстелу считаете подругой — а так о ней отзываетесь!
Несмотря на раздражение, Кокус был вынужден признать, что разговор с Бастиндой получился гораздо живее всех его прошлых попыток побеседовать с Эстелой. Он боялся оттолкнуть Бастинду своим осуждением.