— Хорошенький дар — понимать, что смертен, — пробормотал Крёп.
— Так и возникли Звери. И сколько помнит история, они всегда существовали вместе со зверями.
— Крещение мочой, — подытожила Бастинда. — Интересно, это что — попытка объяснить происхождение Зверей или одновременно внушить к ним отвращение?
— А те животные, которые утонули, — кем были они? — спросил Кокус. — Ничтожествами?
— Или мучениками?
— Или стали подземными духами и устраивают теперь засуху в Жевунии?
Они рассмеялись.
— Мне недавно попались более поздние тексты унийского толка, — сказал Кокус. — В них языческую легенду слегка подчистили. Потоп, случившийся когда-то между сотворением страны и появлением первого человека, был не мочой Гуррикапа, а морем слез Безымянного Бога во время его первого и единственного пришествия. Он почувствовал всё то горе, которое со временем переполнит страну, и зарыдал. Земля на милю погрузилась в соленые воды. Животные удерживались на плаву, хватаясь за вырванные с корнем деревья. Те, кто наглотался слез Господних, преисполнились состраданием к братьям по несчастью и стали строить плоты из всего, что плавало на поверхности. Они спасли остальных из чистой жалости, и за свою доброту обрели разум.
— Другое крещение — питьем божественных слез, — резюмировал Тиббет. — Красивая версия.
— А что там с магией? — поинтересовался Крёп. — Могут ли волшебники взять какое-нибудь животное и наделить его разумом?
— Я пыталась найти записи об этом, — сказала Бастинда. — Известные теоретики пишут, что если некто — Гуррикап, Безымянный Бог или кто-то еще — создал Зверей из зверей, то магия способна это повторить. Они даже намекают, что Звери появились не в результате божественного вмешательства, а благодаря волшебству Кембрийской ведьмы, настолько сильному, что оно не ослабло и по сей день. Мне кажется, что это все добавки к мифологии гуррикапистов. У нас нет никаких доказательств, что магия настолько сильна.
— Как нет у нас и доказательств, что бог настолько силен, — напомнил Тиббет.
— Что лишний раз свидетельствует против него, — парировала Бастинда. — Но не будем об этом. Беда в том, что если это кембрийские чары многовековой давности, то они могут быть обратимы. Или кто-то решит, что они обратимы, а это ничуть не лучше. И пока волшебники подбирают заклинания, Звери теряют свои права одно за другим, но достаточно медленно, чтобы никто не заподозрил, что их порабощают. Гудвин играет в очень рискованную игру, и Дилламонд пока еще не знает…
Тут Бастинда накинула капюшон, и за складками плаща ее лицо стало почти неразличимым.
— Что… — начал Кокус, но она предостерегающе поднесла палец к губам. Крёп с Тиббетом словно по команде начали бестолковую болтовню о том, как было бы здорово, если бы их похитили пираты, увезли в пустыню и заставили танцевать в одних набедренных повязках. Кокус осторожно осмотрелся, но не заметил ничего необычного. Пара служащих увлеченно изучала программу бегов, несколько элегантных дам читали книги за чашкой чая, чей-то механический слуга покупал увесистый мешок кофе, чудаковатый профессор бился над какой-то теоремой, раскладывая и перекладывая кусочки сахара вдоль столового ножа.
Через несколько минут Бастинда сняла капюшон.
— Уф, вроде пронесло. Этот железный человечек служит в Крейг-холле. Громметиком его, что ли, зовут. Он как преданный щенок — повсюду следует за мадам Виллиной. Кажется, он меня не заметил.
Но она слишком нервничала, чтобы продолжать разговор, и, наскоро дав друзьям новые задания, поспешно удалилась в заоконную сырость.